Укрощение зверя
Шрифт:
– О чем?
– Во-первых, о пантеоне русских богов. Во-вторых, о создании сети Морока и его целях. Или тебе это неинтересно?
– Интересно! – сказал Максим искренне. – Хотя я читал… в детстве…
– Ну-ка, припомни, что именно.
– Кажется, был такой бог Перун, еще Сварог… богиня Макошь…
– Все?
Максим порозовел.
– Был еще Хорс… и Дашбог…
– Не даш, а Даждь, – поправил Георгий.
– Что ж, какие-то познания у тебя есть, – сказал Иннокентий без насмешки. – Это радует. Однако они неточны и скудны. Над всеми богами русского пантеона царит Вышний, или иначе
– А Морок?
– Морок – слуга Чернобога, указывающий слабым душам путь в Небытие.
Максим задумался, машинально приглаживая волосы.
– Но тогда получается, что… Морок и Чернобог… полезны?!
Георгий и Иннокентий снова обменялись взглядами.
– Ты задаешь хорошие вопросы, предреченник, – сказал Иннокентий. – Они уже являются ответами. Добавлю, однако: в мире должно царить Равновесие. Если из него убрать Тьму, то не станет и Света. Поэтому нужен баланс сил. К сожалению, этот баланс ныне нарушен в пользу Тьмы, от того все наши беды. Власть на Земле захватил Морок. Наступила ночь Сварога, опустошающая души людей.
– Вот почему так важно не допустить, чтобы Морок вернулся в наш мир, – добавил Георгий.
– Разве он… ушел? – не понял Максим.
– Три года назад мы…
– Погоди, Витязь, – перебил спутника Иннокентий. – Рано еще сему отроку знать конкретику. Азы постичь надобно.
– Согласен, – не стал возражать Георгий.
– А вопрос можно? – робко спросил Максим.
– Разумеется.
– Почему вы решили просветить меня? Я же только… – Максим пошевелил рукой, – певец, не физик и вообще не ученый. Не интеллектуал, в общем.
– Это большое заблуждение, – сказал с улыбкой Иннокентий, – что разумность или интеллект – основной принцип организации жизни. Выстроить счастливую жизнь «по уму» не удалось ни предкам, ни современникам. На фоне удивительных достижений научно-технического прогресса все очевиднее вырисовывается тупик цивилизации. Рост психических расстройств, наркомании, преступности – особенно суицидального терроризма, бездуховности, наконец, приобрел эпидемический характер. Да и сам человеческий интеллект начал сдавать. Все больше проблем с усвоением школьных программ у детей. Все меньше творческих прорывов у взрослых, особенно в поэзии, литературе, человекознании.
– Вы хотите сказать, что это все – из-за переизбытка интеллекта? – недоверчиво сказал Максим.
– Скорее из-за недостатка духовности. Избитая истина, но – истина! Природу надо постигать не только разумом, но сердцем.
– А Морок? В чем его влияние?
В кухню заглянул Валерий, по пояс голый, с мокрыми волосами.
– Все еще беседуете? Тогдя я пошел спать.
– Можешь присоединиться к нам, не помешаешь.
Валерий нерешительно глянул на циферблат настенных часов, почесал макушку, махнул рукой.
– Ладно, послушаю. Только чаю попью.
Иннокентий посмотрел на Максима:
– Ты готов слушать дальше?
– Да! – ответил Максим.
Глава 10
В добрый путь
Было грустно расставаться с церковной мастерской, в которой он писал иконы для монастырей под началом иерея Артемия. Отец Артемий пестовал молодых художников и иконописцев, взяв на себя обязанности учителя и наставника. Однако он был человек мудрый и быстро отвлек Данилу, пришедшего проститься, от его переживаний.
– Вот ты говоришь – друзья, друзья, не хочется терять друзей, – сказал Артемий. – А готов ли ты бежать сломя голову другу на помощь, не по умственному решению, а по зову сердца, не раздумывая?
Данила хотел ответить утвердительно, но встретил оценивающий взгляд иерея и вдруг понял, что тот прав. Таких друзей, которым он мог бы довериться полностью и ради которых побежал бы куда угодно без раздумий, среди сверстников у него не было. Школьные приятели были, девушка, о которой он вздыхал по ночам, была, а друзья так и не появились.
– Желаю тебе обрести таких друзей, – перекрестил его Артемий. – Тогда и жизнь сложится иначе.
Дома – Данила уже привычно называл дом дяди Василия Иваныча своим – он собрал все свои рисунки и картины, упаковал в специальный плотный пакет; их следовало везти в Москву, чтобы показать на конкурсных экзаменах в институт. А вот иконы пришлось оставить. Все они были написаны на досках, и везти в столицу два десятка деревянных икон было бы слишком тяжело.
Данила расставил иконы на диване и на столе, постоял перед ними в задумчивости. Он знал, что греческие иконописцы используют для икон кипарисовые доски, он же писал их на липовых. Наклеивал мездровым клеем на лицевую сторону будущей иконы паволоку – льняную ткань, выдерживал неделю для придания нужной крепости, готовил левкас – смесь клея и мела с добавлением олифы. Накладывал слой левкаса на паволоку и полировал после высыхания.
Этой технологии его обучил Артемий, ею же Данила пользовался теперь самостоятельно.
Продолжалась работа над иконой следующим образом.
На доску наносился рисунок, золотился фон иконы, нимбы святых, и только после этого иконописец приступал к живописи. Краски брались натуральные, изготовленные по старинным рецептам: яичный желток плюс природный пигмент, дающий определенный цвет. Красный, к примеру, Данила делал из киновари, привозимой из Крыма, другие – из различных минералов, истолченных с водой до состояния мельчайшего порошка.
Заканчивалась работа нанесением на икону слоя олифы, из-за чего комната Данилы, да и весь дом Василия Ивановича, пропахли запахами красок и особенно олифы.
Главным делом, конечно, было не техническое исполнение иконы, а написание ликов, искусству которого иконописцы обычно учатся всю жизнь. Но у Данилы был природный дар художника, поэтому он писал лики с изумительной достоверностью, поражающей всех, кто знакомился с его творчеством. Лики получались «неземные», без «красивости» и перегруженности второстепенными деталями, но приносящие покой и умиротворение.