Укрощенная любовью

Монтегю Жанна

Но ведь только прошлой ночью она хотела заботиться о нем, любить его, умереть за него, если понадобится, всем сердцем принимая слова клятвы у алтаря – любить, почитать и повиноваться, в радости и печали, в болезни и в здравии…

Постепенно это неистовство сгорело, лишив Беренис последних сил, но все равно она твердо решила не ложиться на эту роскошную кровать. Она не доставит ему удовольствия увидеть ее, томящуюся в ожидании, в то время как он возвращается, крадучись, за полночь, еще храня запах другой женщины. В комнате была еще кушетка – изысканная, орехового дерева, обитая малиновым плюшем, который так сильно выгорел, что приобрел мягкий нежно-розовый

оттенок. Беренис стащила с кровати одеяло и устроилась на кушетке, слишком уставшая, чтобы плакать, погружаясь, наконец, в глубокий сон.

Час спустя появился Себастьян. Бросив куртку на спинку стула и сняв сапоги, он стал искать ее глазами, заметив лежащую повсюду женскую одежду и обнаружив, что комната сверкает чистотой. Он прошел босыми ногами по вычищенным половицам и остановился, увидев Беренис, спящую на кушетке. Хмурый взгляд постепенно сменился нежной улыбкой, когда он стоял и смотрел на нее. Он смотрел, как мягко двигалась ее грудь под кружевом сорочки, когда она дышала, как волосы рассыпались, словно облако, по розовым подушкам, а черные ресницы подрагивали на персиковых щеках.

Такая невинность, такая беззащитность напомнили ему о вечерах, когда он на цыпочках входил в детскую, чтобы взглянуть на Лизетт. Кажется, прошла целая жизнь с тех пор, как он несколько месяцев провел в замке Гийяр вместе с Жизелью и их ребенком, думая, что обрел покой и вечную любовь. Замок! Что с ним стало? Сожгли ли его революционеры? Возможно ли когда-нибудь вернуться на родину и снова ступить па ее величественную землю? И хочет ли он этого в действительности… Или воспоминания об умерших родителях и друзьях будут слишком тяжелыми?

Себастьян тяжело вздохнул, снова помрачнев. Он протянул руку, осторожно приподнял локон спящей жены, обвивая его вокруг пальцев и находя в этом странное утешение. Ему ужасно хотелось подхватить ее на руки и отнести на кровать, но мысль о том, что она снова начнет визжать и сопротивляться, была невыносима. Растревоженный этой неожиданно нахлынувшей волной нежности, он отвернулся, снял оставшуюся одежду и лег на кровать.

Но сон не шел. Он бы наверняка уснул – но не сейчас, не здесь, в этой комнате, которую он всегда любил и считал по-настоящему своей; не тогда, когда его жена лежит так близко на кушетке. Свеча горела рядом с ней, превращая все вокруг в причудливую игру серебристого мерцающего света и мягкой тени. Себастьян прислонил подушку к спинке кровати и оперся о нее спиной. Он взял сигару с туалетного столика, зажег и стал пускать кольца голубого дыма, плавно поднимающиеся к балдахину. Беренис проснулась, уставилась на него и сонно спросила:

– Почему ты здесь?

– Это моя комната и моя кровать. – Он отвечал ровным голосом. – Ты сделала ее очень уютной…

– Да. – Этот прозаический разговор в середине ночи звучал как-то странно. Она хотела спросить его о Джульетт, но как это сделать, не выдав себя?

– Ты поздно… – начала она. – У тебя было какое-то дело с этой женщиной?

– Да, но тебя это не касается. – Он пристально смотрел на нее со слабой улыбкой на губах.

Ах, Боже, думала она, эти губы, заставляющие ее забывать обо всем… Трепетная дрожь пробежала по ее телу. Молчание тянулось так долго, что ей хотелось закричать.

– Меня не касается, когда в середине ночи мой муж решает посетить другую женщину по ее приглашению? – Она ринулась в атаку, изо всех сил пытаясь побороть то смятение, которое он всегда вызывал в ней, когда был рядом.

– Не больше, чем меня, когда несостоявшийся любовник все никак не

может оставить своих безнравственных намерений по отношению к моей жене. Как бы я хотел упрятать его подальше!

– Он не совершил преступления!

– Джульетт тоже. – Он погасил сигару в пепельнице, набросил халат и, подойдя к ней, протянул руку и стал играть с локоном, лежащим у нее на плече. Беренис дрожала.

– Возможно, – прошептала она, желая, чтобы он рассказывал ей о креолке.

– Разве ты не любишь Перегрина и не хочешь принадлежать ему?

– Я никогда не говорила, что люблю его, – поправила она, чувствуя, как волны дрожи проходят по ней от его прикосновения.

– Я и не думаю, что это так, – парировал он, все еще держа прядь ее волос, но теперь положив руку на грудь. – Никогда не видел, чтобы ты пролила по нему хотя бы одну слезу.

– Ты не знаешь, что я чувствую! – Она выгнула спину, чтобы избежать прикосновения его руки.

– О нет, я знаю! Я могу читать тебя, как книгу, холодная графиня. – Он улыбнулся, но не своей обычной насмешливой улыбкой, а как-то печально, почти нежно. – Если ты ненавидишь, ты показываешь это. Если ты любишь, ты показываешь это, но если ты испытываешь желание… Боже, вся твоя плоть и кровь вибрирует – как здесь… – Его пальцы скользнули по ее лицу, срывая стон с ее губ. – …или здесь? – Его рука спустилась к ее груди, и она застыла в отчаянной попытке не поддаться внезапному порыву страсти.

В душе Беренис шла отчаянная борьба: испытывая ненависть к нему, она в то же время чувствовала, что все ее существо тает от его прикосновений. Вызывающим, натянутым голосом она прошипела:

– Тогда узнай, что я чувствую к тебе: я ненавижу тебя!

– Именно это я и ожидал от тебя услышать, ch'erie, – поддразнил он, беря ее на руки. – Я ни на что не претендую. Я хочу тебя. Иди в постель. – И он усмехнулся с уверенностью сильного мужчины, который знает, что женщина, которую он желает, отзывается на его желание. – Я многому могу научить тебя – стольким прекрасным способам любви…

Странная кровать, мягкий матрац, иной запах – какими чужими всегда кажутся новые кровати… Кожа Беренис ощущала гладкую поверхность пахнущих травой простыней. Его руки уверенно двигались вдоль ее тела, отыскав самое нежное и чувствительное место на плече, затем вниз по спине, бедрам, лаская ее жаждущее удовольствия тело. В этот раз он контролировал свое желание, стремясь продлить ее наслаждение. С завидной неторопливостью он провел ладонью по ее телу, спустился вниз к животу, и сердце ее учащенно забилось. Ей хотелось прикоснуться к нему, доставить ему такое же наслаждение, какое он доставлял ей. Ее пальцы, вначале робкие, становились смелее, двигались помимо ее воли, наслаждаясь восторгом чувств. Он был на грани, еле сдерживая себя, – напряжение становилось слишком сильным, и он знал, что должен либо остановить ее, либо принять свое облегчение и разочаровать ее. Он разрешил эту дилемму, повернув ее на бок, к себе спиной. Его дыхание обжигало ей затылок, рассылая по телу волны дрожи. Она прижалась к нему, словно они были одним существом, повторяя своими линиями изгибы его тела. Он отыскал средоточие ее женственности, прикосновения его были словно скользящий шелк, и она сдалась. Он не прерывал ее наслаждения, дождавшись того момента, когда она достигла высшей точки блаженства, и, услышав ее крик и почувствовав ее спазмы, вошел в ее горячую плоть, жаждущую его вторжения. Она присоединилась к нему в его завершении, отдаваясь ему каждой клеточкой своего тела, всем сердцем и душой.