Укротитель Медузы горгоны

Донцова Дарья

Иратов умеет произвести впечатление, и Алена, очарованная новым знакомым, согласилась. Петр сел в машину Косолаповой, они приехали на парковку к закрытому уже супермаркету. Тут «бизнесмен» сказал:

– К сожалению, на стройплощадке машину оставить негде. Можете одна пять минут посидеть? Я сбегаю за ключами, они у сторожа, и мы пойдем вон в тот дом. Красавец, да?

А на Косолапову уже начал действовать транквилизатор, который Иратов подбросил ей в десерт…

Вадим Олегович замолчал, Якименко махнул рукой.

– Дальше можно не продолжать, все понятно. Преступник сейчас дает весьма подробные показания. Его мать тоже. Степа, ты не ответила на вопрос, как поняла, что Пиратов это Иратов.

Я внезапно почувствовала, что невероятно устала. Только ведь нельзя заныть

в присутствии трех мужчин, тем более что двоих из них я сегодня впервые увидела. И хотя я не понимала, по какой причине они уже в который раз просят меня повторить уже сказанное, придется это делать.

– Мы слушаем, – поторопил меня Вадим Олегович.

– Обоймов принес Ларисе в гримерку ведомость, где ей следовало расписаться за реквизит, – заговорила я, не удержавшись все-таки от тяжелого вздоха. – Я увидела в одной из граф четко выписанное «П. Иратов», и вдруг словно свет вспыхнул: если не смотреть на точку, получается Пиратов. А затем в голове щелкнуло: у Иратовой отчество Борисовна, вот и «родилось» у матери с сыном имя для юного артиста – Борис Пиратов. Если честно, я сама не знаю, почему так подумала. Ну… просто подумала. А еще вспомнила, как Петр очень хотел поехать один за вещами Глаголевой, а я навязалась его сопровождать. Вообще-то я никогда так не поступаю, но в тот раз… Извините, у меня нет объяснений своему поведению. Будто кто-то приказал, как бы внутренний голос, только не смейтесь!

– Даже не улыбнемся, – заверил Николай Михайлович, – очень хорошо понимаем, о чем вы говорите.

Я приободрилась и зачастила:

– И Петр меня обманул в квартире Глаголевой. Наврал, что Софье Борисовне нужен пласт от чайного гриба, и он его ищет. А соседка Наташа, когда я ее про этот самый гриб спросила, сказала: «У Розалии никогда ничего подобного не было». Зачем тогда Иратов рылся в шкафчике под подоконником? Та же Наташа говорила, что видела там под одним из баллонов книжку чуть больше телефонной и удивилась, а хозяйка ей ответила, что будто бы записывает перед сном свои мысли. Наверное, Розалия Марковна и правда сунула в заготовки блокнот с рисунками Вознесенского, а после разговора с соседкой перепрятала. Именно записные книжки режиссера Петр и пытался найти. Кстати, я первой открыла шкафчик, все трехлитровки и маленькая банка с вареньем стояли на полке, и больше ничего не было, я отлично это помню. Случайно я унесла ключи от квартиры Глаголевой, так Иратов позвонил и настойчиво просил их вернуть. Мол, должен отдать их матери, которая очень нервничает, а та Розалии. Наверняка опять мне наврал, решил в одиночку еще раз посетить квартиру актрисы и обыскать ее.

– Нет, – возразил Якименко, – вот тут Петр сказал правду. Софья Борисовна действительно разволновалась. Навещая Глаголеву в больнице, милейшая Иратова хотела выяснить подробности, откуда у Обоймова записная книжка Вознесенского и все ли блокноты попали в руки Льва Яковлевича. А в том, что владелец «Небес» читал заметки режиссера, мамуля с сыночком не сомневались. Петр прекрасно помнил: спектакль «Отелло», задуманный Берти, начинался с того, что действующие лица разбрасывали из похоронных урн пепел. А теперь та же идея пришла в голову Обоймову? Так не бывает. И если учесть появление в театре Таткиной и Мускатовой, то понятно, отчего Софья Борисовна разнервничалась. Вдруг Лев Яковлевич заполучил все записи, а в них есть рассказ о Борисе Пиратове и смерти Олеси Колкиной. Что, если существует дневник Берти? И Иратовы испугались, что Петра могут разоблачить, и думали лишь об одном – как отвести от него беду. Накануне смерти Фаины сыну Софьи удалось подслушать беседу Льва Обоймова и Глаголевой и узнать, что записи директору дала актриса. Поэтому Петр решил не спускать глаз с Розалии. Он очень хотел попасть в ее квартиру, но предполагал, что у нее может быть тайник и в театре, поэтому следовал за ней чуть ли не по пятам. Именно Иратов стоял на лестнице в подвал, где беседовали Лариса и престарелая прима. Увидел, как та шмыгнула за дверь, потом туда же проскользнула Степанида, и ринулся вдогонку, решив, что Глаголева спешит к своему тайнику. Ему таким образом тоже открылась тайна Розалии. Петр поторопился уйти, когда

понял, что разговор заканчивается, но споткнулся на плохо освещенных ступеньках и едва не упал. Позже, вернувшись к матери, обнаружил, что потерял подвеску-ангела.

– Надо же, лже-Борис до сих пор его носил, – удивленно пробормотала я. – Петру следовало выбросить украшение, чтобы побыстрее забыть о случившемся в «ОЗА».

– Вознесенский гипнотически действовал на людей, – вздохнул Якименко. – Гениального режиссера обожали, перед ним преклонялись. Петр считал ангелочка своим талисманом, не расставался с ним никогда, полагал, что он приносит ему удачу. Кстати, Таткина и Мускатова тоже не снимали свои подвески. И Львов, если вспомнить интервью, опубликованное в журнале, не выбросил подарок Берти.

– Выходя из подвала, я увидела неподалеку от двери Иратову, – вспомнила я. – Наверное, она торопилась на поиски оберега сына.

– Точно, – согласился Игорь Сергеевич. – Но Софья Борисовна не нашла ангелочка и решила, что тот закатился в какую-то щель. Петр очень расстроился, когда мать вернулась с пустыми руками. Некоторое время спустя он сообразил: у него теперь есть возможность шантажировать Розалию. Если пригрозить актрисе открыть правду про Фаину, Глаголева живо отдаст все записи Берти. Но приме стало плохо, ее поместили в клинику, что напротив театра, Софья Борисовна вызывается сопровождать больную, сидит около нее в приемном покое, ждет, когда придут медики. Вдруг Розалия Марковна еле слышно шепчет: «Ключи… квартира… принеси»…

«Конечно, дорогая, – кивает Иратова. – Где они?»

«Театр… грим… Самое ценное… шкаф… кухня… под окном…» Тут появляется врач, актрису отправляют в реанимацию. Софья звонит сыну и велит ему: «Возьми в гримерке ключи от квартиры Глаголевой и поезжай туда. Осмотри шкаф в кухне под окном. Кажется, там старая карга спрятала записи Берти».

– Может, Розалия бредила? На полках под окном были лишь банки с соленьями и с вареньем, – протянула я. – Вот почему Петр сразу, едва я вышла, стал рыться в шкафчике! Представляю, как он злился из-за моего присутствия. Не найдя ничего, он решил вернуться попозже и спокойно, без надоедливой спутницы, обыскать кухню. А ключи-то остались в моей сумке! Странно, что меня не мучила икота.

– Нет, Глаголева находилась в ясном уме, – возразил Игорь Сергеевич. – Она сказала: «Самое ценное». Софья Борисовна, для которой самым ценным были бумаги Вознесенского, где могли быть сведения об убийстве, совершенном ее сыном, решила, что речь идет о записях. А Розалия Марковна имела в виду другое.

– Что? – спросила я.

– Выяснилось совершенно случайно, – пояснил Игорь. – Мы разговаривали с соседкой Розалии, Наташей, интересовались, не заметила ли она что-нибудь подозрительное или странное, а женщина сказала: «Когда я узнала, что Розалия Марковна попала в больницу, то решила ее проведать, принести баночку любимого варенья. Сейчас Розалия без сознания, но потом же она очнется и порадуется моей заботе. Банки с запасами я храню у Глаголевой в квартире. Пошла к ней, открыла шкаф под подоконником, вытащила стекляшку и… уронила. Джем вытек, гляжу, внутри пакетик, в нем серьги, сразу понятно, дорогие, с настоящими бриллиантами. Я лупу взяла и название фирмы увидела – «Картье».

– Значит, те подвески, которые Глаголева всегда носила, были копией? – вздохнула я. – А смотрелись подлинными. То-то я удивлялась, как актриса не боится их в гримерке бросать и при этом дверь не запирать.

– Вернемся к Пиратову-Иратову, – велел Вадим Олегович. – Хочется еще раз услышать ваши соображения.

Я послушно заговорила:

– Как только я поняла, что Иратов и есть Пиратов, у меня другая мысль возникла: где Розалия и Петр добыли горячий капучино для Мускатовой? Ведь в театральном-то буфете готовят растворимую гадость! Я, когда работаю, кофе не пью и кафе рядом с театром никогда не посещала. А тут Егор Бочкин вдруг решил пригласить меня в трактир и сказал, что в двух шагах от «Небес» продают прекрасный кофе в термостаканах. Ну мне и пришло в голову, что в любом ресторанчике теперь есть видеонаблюдение, можно просмотреть записи и увидеть, как Петр покупает капучино и уносит его. Это же улика, верно?