Укус анаконды
Шрифт:
Анна как следует показанного Геной оперативника не запомнила, лишь приметила, что ему на вид за сорок, и телом он слегка кругленький. «Как корбочка, – подумалось ей тогда, вспомнились Гоголевские «Мертвые души», – и фамилия говорящая…» Вот потому и запомнила фамилию, что говорящая. И вот это Гриша Коробков, продажный мент, закрывающий уголовные дела за две-три тысячи рублей, стоял перед ней собственной персоной… Анне стало вдруг так весело, так задорно, что она, сама того от себя не ожидая, загадочно подмигнула кругленькому Грише Коробкову. Тот, поймав ее подмигивание, аж вытянулся весь и часто-часто заморгал глазами… И тут зазвонил мобильник. Анна, не давая оперативникам опомниться, схватила трубку. Это
– Аня, ну что там у тебя?
– Не знаю, Сергей, я в полном неведении! Задержали, требуют выдать какие-то деньги!
– Аня, слушай меня внимательно. Если деньги какие-то брала, то выдай, они наверняка тебя пасли и все записали, так что отпираться – только время тянуть. Но ничего, слышишь, ничего не говори! Поняла меня? Тебе сейчас еще дадут позвонить туда-сюда, потому что наверняка тебя пишут и надеются получить таким образом дополнительную информацию… А потом прекратят. Но, думаю, мы еще успеем созвониться. Теперь скажи, как фамилия тех, кто тебя задержал?
– Один Коробков, а другой, – Анна обратилась к плотно стоявшему к ней молодому человеку, – да не бойтесь Вы, не побегу я никуда! Покажите еще раз, пожалуйста, Ваше удостоверение.
Молодой человек, все еще дрожа, снова сунул ей в глаза развернутые корочки.
– Силаев Андрей Анатольевич! – прочитала она вслух для адвоката.
Пименов неожиданно засмеялся.
– Я так и думал! Слушай, Аня, один мой клиент сейчас с ним судится, возбуждено уголовное дело, это Силаев женщину избил… Выбери удобный момент и намекни ему на это. А сейчас делай, что я тебе сказал, я перезвоню.
Анна поглядела в глаза Силаеву. Ее откровенно раздражала видеокамера, она вообще не любила ни фотографироваться, ни сниматься на видеокамеру, но делать было нечего… Она молча сунула сумку Силаеву в руки, и тот, растерявшись от неожиданности, выронил ее. Тут все стоявшие на улице бросились ее поднимать, а девица с видеокамерой заметалась, не зная, что снимать, то ли упавшую сумку, то ли улыбающуюся Анну… Наконец Силаев взял себя в руки.
– Если я правильно Вас понял, Анна Сергеевна, Вы добровольно выдаете сумку с деньгами?
Анна ничего не ответила и отвернулась от камеры. Девица все равно подскочила и сунула камеру ей в лицо. Силаев громко и четко произнес:
– Мы предлагаем Вам пройти с нами в отделение милиции, где будет сделан досмотр сумки при понятых и составлен протокол.
– У меня есть выбор? – спросила Анна.
Силаев не мог ей ответить, поскольку все снималось на видеокамеру, и ответ превышал бы его полномочия. Но по глазам его Анна поняла, что выбора у нее нет.
Отделение полиции Заволжского микрорайона находилось в двух шагах от дома, где жила Анна. Из второй машины вывели понятых. Именно вывели, потому что одна понятая была такого постпохмельного бомжового вида, что еле держалась на ногах. А вторая, размалеванная девица, явно имевшая самое непосредственное отношение к древнейшей профессии, кажется, не совсем четко представляла, для чего ее приволокли сюда полицейские и имела по этому поводу собственное мнение: все похихикивала и кокетничала с ними … Ее то и дело дергал за рукав белокурый юный оперативник, а один раз, Анна заметила, даже слегонца дал тычка в зубы…
Расположились в каком-то грязном кабинете. Стали составлять протокол описания места происшествия. Писать его взялась противная ощипанная девица, которая сразу так не понравилась Анне и которая грозилась, что здесь, дескать, все очень серьезно. Анна официально, как задержанная, поинтересовалась, кто эта девица, и девица оказалась дознавателем, чем немало удивила Анну. На ее взгляд, дознаватели и следователи стояли на довольно высокой ступени милицейской иерархии и должны, по крайней мере,
Протокол писали долго, девица все переспрашивала то у Силаева, то у Коробкова, как и что правильно писать. Два раза Анна даже не выдержала и сама подсказала ей кое-что из правил русского языка, поскольку девица-дознаватель не могла правильно сложить слова в предложения. На второй раз Анна даже не удержалась от очередной язвы и сказала:
– А если, сударыня, будете писать слово «облигация», то не повторяйте ошибок известной Маньки – облигации и не пытайтесь писать с буквы «а», – и тут же прикусила язык, поскольку девица-дознаватель так злобно сверкнула на нее глазами, что Анна поняла сразу: если посадить или не посадить ее в тюрьму будет зависеть от этой ощипанной девицы, то посадят как дважды два!
Наконец ей прочитали протокол, где ее назвали женщиной возраста тридцати пяти-сорока лет (это, решила Анна, злобная дознавательница специально прибавила ей лет) и среднего телосложения (тут, слава Богу, переврать было трудно, ни на тощую, ни на полную Анна явно не тянула)… Протокол она подписывать отказалась, подписали обе понятые, их паспорта почему-то однако же оказались в кармане у одного из оперативников… Все это Анна подмечала цепким взглядом журналиста и уже в уме составляла план статьи о своем задержании.
Потом начался осмотр сумочки. И в это время зазвенел мобильник. Это был муж.
– Ну что там у тебя?
– Не знаю, вот осматривают сумку. Деньги вытряхнули. Сергей звонил…
– Я знаю. Ничего не говори и ничего не подписывай!.. Да-а-а, дела… Кто же тебя сдал-то? Ну ладно, скоро узнаем.
– Как Ваня?
– Ваня волнуется, он понял из нашего разговора, что ты в полиции и заплакал.
При упоминании о сыне, да еще заплакавшем, у Анны на глаза стали наворачиваться слезы. «Сволочи! Скоты! Вот выберусь отсюда, я вам всем покажу! За слезы моего сына!» Анна все еще была уверена, что произошло какое-то недоразумение и что ее задержали вместо, например, Кириллова, провернувшего какую-нибудь сделку с Литровским, а деньги ей Вася зачем-то спешно спихнул, может, чтобы спрятать… Но говорить об этом оперативникам она не стала, поскольку никогда в своей жизни не заложила и не предала ни одного человека, даже такого противного, как смазливый Вася – Промокашка, который, между прочим, тоже не сделал ей ничего плохого.
– Успокой его, скажи, что я скоро приду… Да, ты Чумнову позвонил?
– Конечно, сразу! Он в шоке, сказал, будет звонить начальнику полиции…
– Хорошо, давай еще потом созвонимся…
Анна видела по лицам присутствующих, что им не нравится, что она вот так свободно при собственном задержании разговаривает по телефону, но сделать они ничего не могут: как-никак, а она журналист, и вырвать у нее из рук телефон никто не решался…
Наконец из сумки достали пачку потных купюр, которые Анна просто пихнула в боковой кармашек, выходя из машины, и она вдруг увидела совершенно не понравившуюся ей картину. Вторая девица, которая не показалась ей противной и которая была с видеокамерой, достала из какой-то сумки штуку с лампочками и шнуром и стала пристраивать шнур в розетку… Эта штуковина чем-то напомнила ей специальную лампу, которой ей в детстве, когда она лежала в больнице с гайморитом, водили вокруг головы в поисках стригущего лишая. Кажется, лампочка, если лишай действительно есть, должна была загореться каким-то особым светом… У нее тогда от плохой воды в больнице пошло страшное раздражение по всей голове, кожа шелушилась и отваливалась целыми кусками, и вот врачи заподозрили лишай и направили ее на обследование этой лампой… Лишая никакого не было, но Анниной маме это стоило множества седых волос…