Улеб Твердая Рука(др. изд)
Шрифт:
Слепая набожность Кифы оказалась во сто крат сильнее ее рассудительности и смекалки, еще недавно удивлявших Улеба и Лиса. Девушка фанатично крестилась и пятилась, пятилась от юноши, точно от дьявола.
Вскоре Улеб и выскочивший из лачуги Лис могли видеть, как далеко внизу, будто мельтешащий бело-голубой мотылек, убегала она, путаясь в длиннополом своем наряде, устремляясь туда, откуда начинались проложенные колесами повозок дороги к стенам города.
Улеб, омраченный и подавленный, смотрел ей вслед. Лис, напротив, смеялся до колик, все пришлепывал себя по бедрам, хвастался:
— Ай напугал я рабу божью! Ай ловко отвадил девку-то!
— Может, зря ты с ней так… Ведь искала меня с доброй заботой. А теперь оставаться рискованно.
— Нет, девчонка болтать не станет. Ей, прозревшей, хи-хи, нынче денно и нощно каяться перед богом своим. Хороша она, твоя Кифушка?
— Не знаю. Мне и правда о девах не время гадать. — Щеки Улеба залились краской, он откашлялся и глаза отвел точно так, как было это накануне, когда неожиданно обнаружил смуглянку возле хижины. — Надо бы, Лис, с конями спускаться, ждать Велко у воды. Любовь, любовь… У Велко любовь, у Кифы… Будто нету уже места в мире для ненависти…
— Есть еще, есть, — отозвался Лис, погружаясь в одному ему ведомые мысли.
Стайки пестрых рыб сверкали в прозрачной воде, омывавшей подножие скал. Лениво колыхались бурные нити водорослей в затопленных расщелинах. Чайки прилетели сюда отдохнуть после суматошных кружений в гавани.
Скоротечны мысли. Бесконечны часы напряженного ожидания.
Лис плескался поодаль в крохотной заводи, фыркал, бултыхался, шарил руками в трещинах, с шаловливым смехом извлекал оттуда крабов. Улеб задумчиво сидел на полоске песка под крутым тенистым навесом берега.
Пустынно окрест. Лишь далеко в стороне различим был в солнечном мареве плот искателей моллюсков. Точно призраки, исчезали в воде обнаженные загоревшие ныряльщики и вновь появлялись на поверхности, чтобы тут же, жадно глотнув горячего воздуха, опять погрузиться на дно.
Время шло. Сумерки пали, сменил их вечер, близилась ночь. Ловцы моллюсков зажгли на плоту факелы, и не видно уж было во мгле ни плота, ни самих ныряльщиков, только огоньки дивно плясали на отмели.
Лодка появилась из тьмы внезапно. Черная, просмоленная насквозь долбленка ткнулась носом прямехонько в крошечную песчаную бухту. Взволнованно, крепко обнялись побратимы после долгой разлуки, молча, как подобает ратным мужам.
Лис вклинился меж ними, бормоча:
— Довольно вам, братья, кости ломать друг другу. Надо спешить. На вот, булгарин, оденься, заранее припас для тебя. А мы пока челн утопим. — Лис вынул меч, шагнул к однодеревке и тут же удивленно спросил: — Это что ты привез, парень? Не труп ли надсмотрщика?
— Нет, — рассмеялся Велко так, что заблестели в темноте его белые зубы, — я не кровожадный. Все уснули, когда я похитил моноксил, а заодно и посудину со священным огнем греков. Нет им большей досады, чем пропажа боевого огня. Мне бы еще лук добыть да стрелы…
Улеб и Лис с любопытством ощупывали серебристые бока сосуда, поднимали его, прикидывая на вес, покачивали, слушая, как полощется внутри знаменитая горючая жидкость.
— Ишь ты, — восхитился Лис, — разумны ромеи. Только на кой оно нам? Утопим тоже.
— Зря, что ли, старался брат мой? — возразил Твердая Рука. — Спрячем и бочку, и челн в рыбацкой хижине. Может, и сгодится когда добрым людям. Лодчонка-то просмолена добротно, век сохранится.
Вытащили лодку с сосудом на песок, подхватили с двух концов и понесли наверх, осторожно ступая по осыпающейся каменистой тропке ущелья. Улеб и Велко в оживленной беседе делились былым и чаяниями.
— Значит, опять расстаемся, — сказал Улеб. — Видно, и впрямь завладела тобой пленница Калокира, коли жизнью готов рисковать ради свидания с ней.
— Она мне дороже жизни, Мария моя, дороже всего на свете, — отвечал молодой чеканщик. — Я должен вырвать ее из темницы.
— Что ж, — подумав, согласился Улеб, — ты прав. Я ведь тоже спешу на помощь сестрице. Что-то общее есть в наших помыслах, тем и утешимся.
Лис сказал:
— Я позабочусь о булгарине, как позаботился о тебе, Твердая Рука. Ну, прощайтесь тут. Пора. Уже ждет, наверно, корабль Птолемея в трех сотнях шагов за последним мысом.
С лошадьми на поводу побрели они вдоль кромки воды. Иные места приходилось преодолевать вброд, иные даже вплавь. Ночь выдалась безветреная. В воздухе тонко верещали летучие мыши.
За последним мысом берег выровнялся, триста шагов отсчитали скоро. Лис поднял руку, все замерли, прислушиваясь.
— Никого, — сказал Улеб.
— Тсс… — Лис пошарил под ногами, отыскал два увесистых камня, и два громких всплеска разорвали тишину. И внезапно из ночи донеслось два хлопка в ответ, потом частые удары весла о воду.
— Это за тобой, златовласый, — сказал Лис, облегченно вздохнув. — Прощай. Надеюсь, меня не забудешь.
— Спасибо за все, Лис, прощай и будь счастлив, — сказал юноша.
— Прощай, брат, — Велко положил свои руки на плечи Улеба, — горжусь тобой.
— Прощай, Велко. Жаль расставаться. Мы бы у купца лук и стрелы добыли для тебя, показал бы свое уменье перед степняками. Береги Жара, он верно тебе послужит. Будьте с удачей! Может, и свидимся когда, кто знает.
Улеб погладил шелковистую гриву Жара, прижался щекой к влажным губам животного. Конь опустил голову низко, он ведь все понимал, умница.
— Эх, Жарушко, огненный мой, — вздохнул юноша, — далеко забросила нас судьба-разлучница, повидали мы горюшка вместе и врозь, всяко бывало. Настал час воротиться в родные края одному мне. Ты уж прости, коли что не так. Велко люби как меня, он не чужой нам с тобою.
Тут причалил к берегу плотик, какие обычно содержатся на всех больших византийских парусниках, с него спрыгнул рослый моряк. Он помог сойти на сушу худощавому вооруженному мужчине в кольчуге, затем, бросив весло, поднял с настила лук, приложил к тетиве стрелу и застыл в, позе преданного телохранителя, широко расставив босые ноги.