Улеб Твердая Рука(др. изд)
Шрифт:
С площади Константина долетали громкий шорох шагов и голоса. По мостовым деловито стучали колеса повозок и копыта лошадей. Густые сумерки пали на город.
Девушка поставила корзинку на крыльцо и приблизилась к Улебу, который все еще задумчиво стоял на месте, ткнула пальчиками в поникшие его плечи:
— Отчего голову повесил, рыцарь? Ты спрашивал, и я ничего не скрыла от тебя.
— Лис его погубил… — молвил Улеб. — Фи, какой ты! — Она легонько стукнула юношу кулачком в толстокожий щиток на груди. — Сам схватил меня, а теперь замечать не
— Прости, — произнес он словно в забытьи.
С тем и двинулся прочь.
— Погоди! — Босые ее ступни быстро-быстро прошлепали по гладким булыжникам мостовой, она догнала его, смущенная, прошептала тихонько: — Хочу еще рассказать…
— О чем?
— Не знаю. Спроси что-нибудь.
— Все узнал, больше нечего.
— Про Акакия рассказать?
— Сто лет он мне снился, твой Акакий.
— Ну тогда… тогда просто так… поцелуй.
Улеб чмокнул подставленную ею щеку и зашагал вниз по улице Меса.
Все предметы, прохожие, редкие и чахлые деревца в обведенных каменными зубцами приствольных кругах, освещенные уличными светильниками, бросали длинные тени. Бродячие собаки сварливо пожирали выбрасываемые из окон остатки людского ужина. Мелкие торговцы запирали свои лавчонки, перекликались и балагурили, хвастаясь друг перед дружкой дневной выручкой.
Вот и памятный проулок.
Улеб торопился, почти бежал, придерживая у бедра ножны. Узкое ущелье между стенами старинных зданий с крохотными витражами окошек было пустынным и темным. Даже луна и звезды не заглядывали сюда: пристройки верхних этажей смыкались, закрывая небо.
Он с трудом разыскал еле различимую дверцу в глухой и высокой ограде, постучался. Дверца отворилась, брызнув светом. Улеб шагнул через приступку, отстранив какого-то человека, и очутился перед довольно обширным пространством. Это была анфилада двориков, обособленных дощатыми сооружениями с широкими дымоходами на плоских крышах. Там и сям полыхали костры. Чумазые полуголые мужчины маячили между веревками, на которых висели мокрые холсты, перемешивали шестами зловонное варево. Женщины с тщательно подвязанными волосами и в длинных кожаных перчатках, сидя на корточках, толкли и перетирали в порошок какие-то коренья и травы, молча, остервенело, как стирают слишком грязное белье.
Улеб сразу понял, что оказался там, куда стремился. Правда, он не мог припомнить, чтобы в этой преисподней так же кипела работа, когда несколько лет назад Лис затащил его сюда вместе с Жаром. Впрочем, это неважно.
Твердая Рука шел от котла к котлу, от огнища к огнищу, из сушильни в сушильню, потоптался и возле каменных штат, на которых женщины приготавливали красящий порошок, но нигде не обнаружил человека, хоть отдаленно напоминавшего Анита.
Появление вооруженного юноши в редкой одежде из дубленой крокодиловой кожи с изящными воинскими наплечниками вызвало настоящий переполох, и владелец красильни не замедлил явиться.
— Чем могу услужить? — осклабился он, сверкая серьгой в ухе. Он не узнал Улеба.
— Мне нужен Анит Непобедимый.
— Ага! — обрадовался красильщик. — Наконец-то! Я устал проклинать день, когда согласился принять этого грубияна. С тех пор как ваши люди приказали мне не спускать с него глаз, я совсем измучился. Поскорей уведи его. Но почему ты один? Ах, зачем остальные не вошли с тобой! Нрав у Анита вспыльчивый, он силен как буйвол, будь же с ним осторожен. Или ты… — Красильщик вдруг испуганно всплеснул руками и залепетал: — Умоляю, о великодушный, не руби его тут, уведи подальше. Чернь и так глядит на меня волком. Многие еще помнят его и чтят. Мне же он безразличен, я ипподрома не посещал и никогда не совал нос в высокие дела.
Твердая Рука сказал с нарочитой свирепостью:
— Где этот негодник?
— Во-о-он в той ночлежке. — Длинный палец красильщика был таким кривым, что определить по нему точное направление возможно лишь очень сметливому глазу. — Раньше там содержались дровишки, а теперь содержатся людишки. — Молодой воин не оценил каламбура, и красильщик спохватился, поспешил добавить: — Чтобы не оскверняли по ночам священные паперти храмов, я приспособил для них, убогих, помещение. А беру взамен сущий пустяк Что дадут, и ладно.
Именно здесь, на задворках красильни, прятались Улеб и Лис, отсюда в первое утро свободы бывший боец палестры выехал на своем верном Жарушке, переодевшись странствующим франком и не подозревая тогда, что судьба еще раз приведет его в это неприглядное место.
Улеб остановился под лучиной, не решаясь войти туда, откуда пахнуло спертым воздухом и просачивались вялые голоса, сопение спящих вповалку, хруст соломы под беспокойно ворочавшимися во сне бедолагами. Внутри ночлежки было черно.
— Анит! — позвал юноша, поворачивая лицо к свету, чтобы его можно было разглядеть получше, — ты меня слышишь, Анит?
И он ощутил, как всколыхнулась и вновь напряглась черная тишина за гнилыми дощатыми стенами. Там охнул кто-то надрывно, утробно, будто глотнул кипятку.
— Выходи! Тебе велят! — Это вмешался расхрабрившийся красильщик, который, оказывается, приплелся следом за юношей.
Улеб сказал непрошенному помощнику негромко, но веско:
— Убирайся, не то выкрашу так, что не отмоют в усыпальне.
Красильщика словно ветром сдуло.
Изгнание хозяина придало любопытства обитателям ночлежки. Один вылез, второй, третий. Поползли на свет. Но тот, кого Улеб звал, не показался.
— Учитель, — звал Улеб, — я знаю, что ты здесь. Выйди.
Молчание. Только хлопали веки изумленных оборванцев, обступивших витязя, точно упавшего с неба.
Улеб отметил про себя, что все они хоть и грязны, однако целехоньки и здоровы, куда упитанней тех несчастных у дымных чанов, в мастерских и сушильнях. Мелькнуло смутное воспоминание о Лисе, который как-то жаловался, что не удалось ему примкнуть к шайке столичных лженищих, обыкновенных лентяев, преуспевших в одурачивании простачков поддельными язвами и увечьями.