Улеб Твердая Рука
Шрифт:
— Нет, господин, Мария ненавидит Блуда, им подружиться невозможно. Да и не Милчо вовсе поминала она, а.» дай бог памяти… какого-то Булея. Или Пулеха. Нет, нет, Улебия как будто. Языческого идола, возможно. Тьфу.
— Голубкой, значит, обзывал… — Динат вскочил, зачем-то вдруг плотно затворил окно. — Грозился, висельник, снова вернуться в кастрон за нею?
— Да, он такой. Ведь ежели, к примеру…
— Пшел во-о-он!
Тяжелый пестик полетел в уже захлопнувшуюся дверь.
Не меньше получаса шагал Калокир из угла в угол, оглашая проклятиями гулкие своды верхнего зала, пинал валявшиеся подушки, вазы и кувшины, скамью и даже массивный постамент Атланта, державшего круглый аквариум с пестрыми рыбками.
Внезапно внимание дината привлекли приветственные возгласы внешней охраны. На цыпочках, быдто его могли заметить или услыхать снаружи, подкрался он к окну и разглядел сквозь решетку, как часовые, ловя поводья, помогают спешиться группе всадников.
По расцвеченным султанчиками на шлемах и по чешуйчатым стальным наплечникам, напоминавшим раковые шейки, он узнал своих местных опекунов: почтенного хилиарха Гекателия и таксиарха [42] с незапоминающимся именем. Прочие четверо были сопровождающими лакеями или оруженосцами налегке, они остались при лошадях, в то время как хилиарх с таксиархом, обнажив головы, ступили во дворец.
Note 42
Хилиарх, таксиарх — воинские чины, командиры армейских отрядов.
Так же крадучись Калокир устремился к ковру на стене, сдернул первый попавшийся меч, выхватил из настольной шкатулки несколько свечек и, подбрасывая одну за другой, принялся рубить их на лету.
Мелодично звякнул висячий колокольчик, в дверную щель просунулась голова Акакия.
— К тебе из войска, господин.
— Проси.
Военачальники уже переступили порог, но Калокир все еще самозабвенно расправлялся со свечками, демонстрировал незаурядную ловкость и, лишь покончив с последней свечой, как бы невзначай обнаружил присутствие посторонних, быстро сунул меч в петельку на ковре, скромно поздоровался с вошедшими и смущенно опустил глаза, как великовозрастная девица, которую застали за игрушками младшей сестренки.
— Великолепно! — воскликнул хилиарх Гекателий, окидывая взглядом усеянный восковыми обрубками пол.
— Поразительно! — подхватил таксиарх с труднопроизносимым и потому незапоминающимся именем. — Армия обрела в твоем лице истинного виртуоза.
Уж так застеснялся, так застеснялся Калокир:
— Ах, славные, не стоит восхищаться. То для меня просто развлечение. Я… Вы… врасплох… Сожалею, любезные мои друзья, что слишком увлекся столь легким упражнением и не слыхал, как вы вошли.
— Нет, нет, — еще разок воскликнул Гекателий, на которого, надо отметить, действительно произвело впечатление недюжинное мастерство того, кто внешне менее всего походил на искушенного воителя, — ты был великолепен! Какой размах! Какой удар!
А таксиарх уж молчал, он посчитал, что с Калокира достаточно.
Динат гостеприимно пригласил их сесть. Все трое чинно расселись, не спеша, обстоятельно, как парламентеры перед ответственными переговорами.
Гекателий был дородный, крупный мужчина. Как многие обремененные излишним весом собственного тела, он плохо переносил жару, вызывавшую в нем одышку и потливость.
Таксиарх являл собой противоположность хилиарху. Он был поджар, как гончая, скуласт, моложав, с холеными ногтями тонких нервных рук, с глазами мутными и мудрыми, как у змеи. Предпочитал молчать.
— Здесь царил переполох, когда мы подъезжали, — произнес Гекателий, — уж не случилось ли чего дурного?
— Ты не ошибся, — сказал динат, — мне сообщили, что бежал от наказания один бунтовщик, булгарин.
— Всего один? Это ли потеря! Вот у меня большая часть невольников — булгары, и все они удрали.
— Всех нужно изловить!
— Они повсюду убегают. Слетаются со всех сторон к своему войску и к русинам. Им же хуже. Когда пойдем топтать их разом, живыми или мертвыми отыщем там всех беглых псов. Я — своих, ты — своего. Не миновать им кары. — Гекателий потянулся к аквариуму, бесцеремонно зачерпнул воды, побрызгал на лицо. — Я не в себе от удушья после скачки. Высоко поселил тебя Цимисхий.
— Мы посланы к тебе епископом нашим, — подал голос таксиарх.
— Он здесь, в Адрианополе? — оживился динат. — Уже вернулся в епархию?
— Сегодня прибыл из столицы. Мы встретили его раньше граждан.
— Немедленно к нему! В его устах должна быть весть о моем высоком назначении! — Калокир направился к столику с бронзовым билом, чтобы призвать Акакия и приказать тому седлать коней и принести парадный наряд, достойный визита к церковному главе провинции, и был уже на полпути к висячему сигнальному диску, как вдруг остановился, оглянулся на гостей, которые по-прежнему сидели на скамейках в сибаритских позах. — Вы отказываетесь препроводить меня?
— Епископ никого не принимает. Он шлет тебе благословение. И, верно, весть о том, что василевс поставил леги на эдикте о назначении дината из Фессалии…
— Меня командующим схолы? — вырвалось у Калокира.
— …лишь советником при Иоанне Цимисхии в бессмертной армии Европы, — торжественно закончил хилиарх.
Динат поник. Военачальники с удовольствием наблюдали за миной разочарования, отразившейся на вытянувшемся лице Калокира. Он прошептал:
— Мне обещал Дроктон… Я буду ждать Цимисхия.
Гекателий вновь освежился водой из аквариума, после чего доверительно заговорил:
— Дроктон, Дроктон… Мои уши впитали столько мифов об этом иноке у трона, но сам я не встречал его воочию. Дроктон простой монах. Епископ — носитель епитрахильи [43] , сан почти небесный. Но даже он не изрекает воинских указов, его уста — источник лишь вестей для гарнизона. И тот из нас блажен, кто внемлет им.
— Ну что ж, советник — это правая рука доместика Цимисхия, — сказал динат, с внезапной строгостью и назидательностью уставясь на гостей.
Note 43
Епитрахилья (или епитрахиль) — особая часть обрядового облачения священника, представлявшая собой длинную ленту, надеваемую на шею.
Таксиарх вскочил, точно в нем резко распрямилась скрытая пружина. Поднялся со скамьи и Гекателий.
— Хвала тебе, любезный друг и новый наш соратник! — воскликнул Гекателий, про себя отдав дань изворотливости ума дината.
— Прошел слишком малый срок, как я ступил в этот город. Слишком ничтожный срок для нашей дружбы, — холодно сказал Калокир.
В верхнем зале Орлиного гнезда на некоторое время наступила гнетущая тишина. Потом ее нарушил Калокир. Он зашагал, не обращая внимания на тех двоих, что несколько растерянно ворочали головами, следя за его проходками из угла в угол.