Ульфила
Шрифт:
Ульфилу затошнило. А Меркурин глядел на своего епископа горящими глазами, точно ждал от него чего-то.
Но Ульфила молчал. Меркурин взял его за руку, чтобы увести, и они пошли прочь.
Наконец, сказал епископ:
– Постарайся, чтобы Фритигерн не узнал об этом.
Фритигерн, конечно, давно уже знал, что его вези начали отдавать своих детей в рабство в обмен на собачье мясо, чтобы только спасти от голодной смерти их и себя. Похоже, князь оказался в ловушке собственной предусмотрительности. С севера надвигались гунны; на север не пойдешь. Путь за
Чего их там, в Маркианополе, так испугало? Поместье какое-то, неизвестно кем разграбленное? Фритигерн не верил. Его вези ничего плохого на этих землях пока не сделали.
Князь думал. И еще не принял решения. Только недовольство своих людей сдерживал, как мог. Не хотел до времени с ромеями ссориться.
Алавив донимал своего родича с утра до ночи: Маркианополь должен открыть ворота везеготам. Должен и все тут.
Заканчивался месяц сидения на земле в ожидании неизвестного. Похудевший, мрачный, Фритигерн и слушал Алавива и не слушал. Лениво метал нож в белый ствол тонкого деревца. Ствол был уже истерзан, но Фритигерн продолжал выдергивать и вновь втыкать нож, рассеянно глядя куда-то мимо. Алавив рявкнул:
– Да ты о чем думаешь?
– А? – Фритигерн поднял глаза. – Да нет, я тебя слушаю. Перебить ромеев, как ты предлагаешь, смять когорту, пройти на юг и там взять все, что нам потребно, а разрешения от этого жирного говнюка Лупицина не ждать. Очень остроумно, родич.
Алавив стоял перед ним, расставив длинные ноги и пригнув голову – молодой волк перед прыжком.
А Фритигерн сказал ему все тем же ленивым тоном:
– Нет, мы останемся верны договору с Валентом, что бы там ни вытворяли ромеи. Бунтовать сейчас нам дороже выйдет. Собирай людей. Будем отходить на юг, только очень осторожно и постепенно. И напомни нашим, особенно ретивым, что я слово дал.
Вези обрадованно зашевелились, стали лагерь сворачивать.
Вот тогда-то и прискакал Лупицин. Несмотря на тучность, неплохо ездил на лошади – начинал службу во 2-й Фракийской але вспомогательных войск, которыми сейчас командовал. Спрыгнул на землю; грохоча доспехами, побежал Фритигерна разыскивать.
Тот встретил ромея с холодным высокомерием великого государя. Держался князь спесиво; шлем на белокурых волосах, свалявшихся и сальных, по самые брови надвинут. И был тот шлем грязными собачьими хвостами украшен.
– Гав! – вместо приветствия сказал Фритигерн Лупицину. – Ррр…
– Князь! – вскричал Лупицин. Вообще-то он по-латыни вскричал, так что диалог звучал еще более странно:
– Гав!..
– Дукс!..
И вот тут Лупицин побледнел. Потому что вези и не думал шутить. Лицо у Фритигерна ласковое, рот улыбается.
И сказала комиту Лупицину многоопытная жирная задница его:
– Вот что, ваше превосходительство. Если вы этого типа немедленно не умаслите, он вас на кусочки разрежет и лисицам скормит. Быстрее, не теряйтесь. Берите большой кусок масла…
Больше Лупицин свою задницу не слушал – не до разговоров ему сделалось.
После долгих увещеваний Фритигерн соизволил вспомнить людское наречие и сообщил комиту о своем намерении выступить в южном направлении.
Комит разволновался.
Фритигерн объяснил, все так же спокойно и холодно, что обязан что-то предпринять, поскольку дальнейшее бездействие в условиях все возрастающего голода и нужды неизбежно вызовет бунт. А он, Фритигерн, ни в коем случае не намерен допускать до бунта.
Комит, отдуваясь, сел на предложенную ему попону, пропахшую лошадиным потом, – специально для дорогого гостя на голой земле расстелили. Попросил выпить. Ему поднесли. От выпивки чудовищно разило. Сделал глоток – комит сам не знал, что заставило его выпить, жадность ли природная или же соображения вежливости – Лупицин предложил кубок Фритигерну. Тот с улыбкой отказался, добавив, что конскую мочу не пьет. Лупицин залился темной краской. А Фитигерн улыбнулся невинно и извинился за неудачную шутку: «Это просто пиво у нас перебродило». Но Лупицин так до конца и не был уверен в том, что именно пил.
Фритигерн заговорил серьезно. Если комит хочет сохранить в Нижней Мезии мир и покой, он должен действовать сообща с вождями вези. Пусть когорты следуют вместе с племенем, но в отдалении и без всяких там наскоков и выходок. Иначе последствия могут быть весьма тяжелыми.
Где же дукс Фритигерн намерен разбить новый лагерь?
– А что, – прямо спросил Фритигерн и вдруг сделался очень холоден, куда только его мягкость подевалась, – до зимы мы к месту нашего постоянного поселения не доберемся? Мы, вези, знаешь ли, не кочевники, чтоб на колесах жить.
Лупицин пустился в пространные рассуждения и говорил так мутно, что толмач понадобился. Но Ульфила спал, и Меркурин наотрез отказался его будить.
А тем временем по левому берегу Дуная бродили остроготы и союзные им аланы. Алатей и Сафрак, получив у Валента от ворот поворот, пребывали в нерешительности. Общество надвигающихся с севера гуннов никак их не устраивало. Ромеи, принявшие к себе вези, из каких-то непостижимых соображений отказали в помощи остроготам. Но выхода-то все равно не было. Так или иначе придется переправляться через Дунай, понравится это ромеям или нет. До чего же хитрый этот Фритигерн, умеет устроиться.
Ждали только случая остроготы.
И вот случай предоставился. Фритигерн двинулся к югу, и ромеи, которые с него глаз не спускали, пошли за ним следом. А берег-то без охраны оставили. Нет теперь на Дунае никого, кто помешал бы остроготам перейти за Реку. Правда, и помогать им никто не собирался, да не очень-то и нужно. Лодок и плотов добыли и потихоньку двинулись. Корабли, которые все это время патрулировали дунайские воды, ушли назад, к Истрополису.
Вот так и вышло, что весной 377 года в пределах Мезии находилось два бездомных готских племени: одно, прирученное христианством и мирным соглашением, во главе с Фритигерном и Алавивом; и другое, дикое и предоставленное самому себе, во главе с Алатеем и Сафраком, которое бродило, смутно представляя себе, на что решиться.