Ульфила
Шрифт:
Тот, с усами, который Алавиву под бок пристроился, рыбным промышленником оказался, греком. Поначалу дернулся Алавив, как ромей его за плечо тронул, – ну и шуточки у ромеев.
Но промышленник вполне дружески поднес варвару вина, подмигнул: мы тут неразбавленное пьем. И правильно делаете, одобрил Алавив и вино взял. Любезным быть решил.
Выпили. Поговорили о ценах на соль.
Еще раз выпили. Новые мысли насчет соли их посетили. Обсудили.
Не прошло и получаса, как оба поливали горькими слезами погибшую красоту вертевшейся между ними метрески. Алавив
Метреска Алавиву намеки делала, но тот слишком увлекся ценами на соль.
Фритигерн подвыпил и больше не мучился смущением из-за того, что вынужден перед всеми возлежать, как потаскуха. И громче всех хохотал над шутками, особенно когда понимал, о чем речь.
Хотели посмотреть на пьяного варвара? Вот и получайте пьяного варвара.
Сидели во фритигерновом лагере человек десять молодых вези и ругались на чем свет стоит. Все им поперек горла стало: и комит жирный, ленивый и вороватый, и страна эта, которая вовсе не обетованной землей оказалась, и военачальники готские, которые, похоже, хотят племя свое уморить и в рабы к ромеям податься.
И чего мы тут сидим и ждем?
Вскочили и к городу отправились.
Ку-у-да-а? Не велено!
Прочь с дороги, мы – вези!
Гляди ты, вези. Много мы таких видали и все с веревкой на шее.
Слово за слово, и вот уже мелькают в воздухе кулаки и дубины. Римлян-то было раза в три больше, чем буйных готов. Девятерых повалили и руки им скрутили; десятый же вывернулся и убежал, но не потому, что трусом был.
Фритигерна с Алавивом в лагере не было, они с Лупицином пили. И некому было остановить вези, чтобы лишней воли себе не давали.
Точно весть о долгожданном освобождении из узилища услышали они в крике молодого парня с губой порванной и синяком на весь глаз:
– Наших бьют!
Ух ты! Радости-то! Вскочили, за мечи схватились, понеслсь, только пятки сверкают. До первой же римской заставы добежали и с разгону всю заставу перебили. Посмеиваясь, взяли себе доспехи римские, забрали деньги, какие нашли. А они что, на полном серьезе считали, что городишко свой надежно охраняют?
Впервые за все то время, что от гуннов бежали, было легко на душе у везеготов.
Лупицин уже задремывал среди пиршественного шума, уже похрапывал слегка и слюну от расслабленности изо рта пускал. С кувшином к нему раб подкрался, слегка подтолкнул, чтобы пробудить. Лупицин заревел:
– Да как ты смеешь!
И снова в сон погрузился.
Раб склонился к нему и настойчиво зашептал в самое ухо.
Как ни пьян был Фритигерн, а сценку эту приметил. От раба за версту несло тревожными новостями. Такими, которые ждать не могут. И насторожился чуткий князь, а насторожившись, взял мосол и ловко через пиршественные ложа метнул, прямо в лоб Алавиву попал. Пока ромеи над дикой выходкой варвара смеялись, Фритигерн Алавиву глазами на выход показал: что-то тут затевается, так что будь начеку, родич.
Был бы Алавив зверем, уши бы торчком поставил. Но и так расслышал звон мечей. У стен претория бились.
А там действительно шло сражение, и поворачивалось оно не в пользу везеготов – единственно потому, что их-то было всего двадцать, а римлян – значительно больше.
Как только Лупицину донесли о нападении на заставу, тот спьяну распорядился дружину варварскую перебить: «как они с н-нами, так и м-мы с н-ними!..» Римским легионерам эти варвары за несколько часов совместного их дежурства у здания претория уже успели глаза намозолить. Весть о гибели своих товарищей восприняли с горечью и потому приказ пьяного комита пришелся как нельзя кстати. Перебить у князя лучших дружинников – все равно что зубы у волка вырвать.
Первого вези врасплох застали, ударом в спину убили. Девятнадцать их осталось, и дорого они себя продали. Весь двор кровью залили.
Из лагеря фритигернова под стены Маркианополя хлынули вези, гремя оружием и крича, что вождей их предательски убили на пиру. В ужасе смотрели сбежавшие за стену таможенники на это разгневанное людское море. Чего боялись, то и подступило.
В пиршественной зале ничего этого слышно не было. Толстые стены у здания претория, много комнат отделяют триклиний от выхода. Только один звук и донесся – еле слышный звон металла, какой ни с чем не спутаешь.
Алавив вскочил, уронив на пол толстого грека, меч из ножен выдернул. И Фритигерн уже на ногах, в глазах радостное ожидание.
И сказал ему Лупицин, ворочая немеющим языком:
– Фритигерн, дукс мой! Не пугай меня. Ты же пьян, как свинья.
Фритигерн действительно был пьян. И радостен, и яростен. Ему смеяться хотелось.
А Лупицин слабо заплакал, как обманутое дитя.
В триклиний четверо легионеров ворвались, к готским вождям бросились. Фритигерн сопротивляться не стал, дал себя за руки взять. Только крикнул во все горло:
– Ну, убейте меня! Увидите, что будет!
Солдаты лупициновой когорты очень быстро сообразили – что именно будет. Убрали руки.
Фритигерн брезгливо поежился, плечи потер. Алавиву кивнул. И к выходу побежали оба, оттеснив римлян и опрокинув в коридоре какого-то холуя с подносом.
Увидел Фритигерн убитых дружинников и побелел. Двое их только и остались в живых. Алавив к ним на помощь бросился. Фритигерн же завопил, как резаный. Сам не понимал, что кричит, лишь бы на него внимание обратили и остановили битву.
И действительно, услышали и оружие опустили. Алавив дрожал с головы до ног, готовый разрыдаться, как будто от женщины его в неурочную минуту оторвали.
Торопясь и путая ромейские слова, сказал Фритигерн:
– Вас убьют наши вези – те, что за стеной. Я остановлю их. Дайте нам уйти.
Поразмыслив, ромеи согласились. И вместе двинулись к воротам, бок о бок, только что сражавшиеся друг с другом враги, и одинаково разило от них потом и кровью.
Только за ворота с вождями везеготов не вышли легионеры. Остановились. А четверо вези дальше пошли.