Улица Ангела
Шрифт:
— Нравится? — Лина поставила на стол свой опустевший стакан.
— Да, очень.
— Так выпейте еще. Мы выпьем еще по одному, а потом закусим.
После второго стакана Тарджис уже казался себе как-то выше, значительнее и даже счастливее, чем был до сих пор. Он непременно захотел показать Лине фокус с тремя пенсами. Он знал три фокуса: один с монетами, два — карточных. Но не все сразу, сейчас он покажет ей только один. Лине фокус очень понравился, и она не хотела ужинать, пока он не объяснит ей этот фокус, а потом для практики проделала его несколько раз. Ужинать они сели уже настоящими друзьями. Ужин состоял
Кончив есть, Лина закурила папиросу и подошла к большому граммофону в углу. Заведя его, она не могла отыскать нужную ей пластинку (пластинки, казалось, были разбросаны по всей комнате), и Тарджис помогал ей искать (она сказала ему название и пыталась даже насвистать мотив). Наконец пластинка была найдена, и граммофон победно загремел, наполняя комнату веселым плясовым мотивом модной песенки.
— Вы танцуете? — спросила Лина, кружась и скользя по ковру в такт музыке.
— Плохо, — пробормотал Тарджис сконфуженно.
— А вот сейчас увидим. Уберите ковер в сторону. Так, довольно. Теперь давайте. — Она подошла к нему. — Нет, не так. Сюда ногу. Хорошо, дальше. Можете обнять меня крепче, будет удобнее танцевать.
Он не замедлил воспользоваться ее позволением. Если бы они стояли на месте, восторг его был бы неописуем. Но нужно было двигаться, танцевать, а он был так неуклюж. Это умеряло блаженство.
— Вы танцуете ужасно, — объявила Лина (губы ее были в каких-нибудь четырех дюймах от его губ), — но это ничего, научитесь. Я видала и худших танцоров. У вас есть чувство ритма, а у некоторых и этого нет. Ну, опять… влево, вправо, влево — так, теперь уже лучше. Но почему вы танцуете как деревянный? Побольше живости, огня… Ох черт! Пластинка кончилась. Вставьте другую и попробуем опять сначала.
Они пробовали несколько раз, в промежутке опять пили коктейль, и Тарджис сделал большие успехи. К концу вечера он уже обнимал свою даму крепко, как она хотела, и танцы не мешали ему наслаждаться ее близостью. Когда они остановились, он не сразу отнял руку, и Лину это как будто ничуть не рассердило. Она рассказала ему о всех балах, на которых была в Париже, и, когда рассказывать больше было нечего, неожиданно зевнула. Тарджис взглянул на часы.
— Что ж, — сказал он неохотно, — мне, пожалуй, пора уходить.
— Да, пожалуй, — согласилась она и опять зевнула. — Я что-то устала. Наверное, эта мерзкая погода виновата.
— А как же все это? — указал он на столик с остатками ужина.
— Пустяки. Завтра утром девушка все уберет. Она должна скоро вернуться, если только ее матрос не уговорит ее ночевать у него. Вот было бы мило — оставаться здесь одной всю ночь! Да нет, она придет. Я даже, кажется, уже слышу на лестнице ее шаги.
Тарджис медленно, неохотно надел пальто, старательно и долго застегивал его, возясь с каждой пуговицей. Проделывая все это, он не отводил глаз от Лины, не зная, как сказать ей о том, что у него на душе.
Лина тоже словно призадумалась.
—
Она еще спрашивает, пойдет ли он! Господи!
— Вот и отлично, — продолжала Лина, провожая его к двери. — Слушайте, я вам позвоню в контору, если достану билеты, и мы уговоримся, где встретиться.
Они стояли уже у дверей, и Тарджис все еще держал руку Лины, словно собирался пожать ее, но забыл. Он тщетно пытался подыскать несколько приличествующих случаю фраз. Он не только держал ее руку, но невольно тянул ее к себе, так что расстояние между ним и Линой все уменьшалось. Лина наконец потеряла терпение.
— Никак не пойму, что вы хотите сказать, — объявила она. — Лучше уж не трудитесь. И уходите, пока не вернулась моя горничная. Завтра я вам позвоню. Да не дрожите же так, глупый мальчик! Ну, вот вам! — Наклонясь, она положила руки ему на плечи, быстро поцеловала его в губы и, со смехом отступив, захлопнула дверь перед его носом.
Тарджис постоял, жадно глядя на дверь, тяжело перевел дух и стал спускаться вниз, опьяненный, как человек, только что переживший сказку «Тысячи и одной ночи». Он дошел пешком до Килберна, там сел в автобус № 31, который довез его почти до самого дома. Туман был не очень густой, но отвратительно сырой. Вокруг Тарджиса все дрожали, кашляли, утирали слезившиеся глаза и сморкались. Но он ничего не замечал. Когда он сидел в автобусе, глядя куда-то в пространство, и когда потом шагал по грязным улицам, его согревал внутренний жар и тешила вереница радужных видений, которые рисовала ему фантазия.
4
Проснувшись поутру, он тотчас вспомнил о своей чудесной тайне и встал совсем другим человеком, не похожим на того Тарджиса, который так часто раньше с трудом продирал глаза в этой самой тесной комнатке. Сейчас это был человек, которого поцеловала накануне мисс Лина Голспи, человек, которому она обещала сегодня позвонить по телефону и сегодня же вечером пойти с ним в «Колладиум». Он вскочил с постели и немедленно вошел в роль этого нового, замечательного человека. Тот факт, что он сохранил внешний облик прежнего Тарджиса, не испытавшего в жизни ничего необыкновенного, делал все еще более удивительным.
— Честное слово, опять дождь! — сказала миссис Пелумптон, ставя перед ним завтрак. — Хорошо тем, кто в такую погоду может сидеть дома! Эдгар ушел вот уж два часа назад, а на его станции, наверное, здорово холодно.
— Да, наверное, миссис Пелумптон, — сочувственно подтвердил Тарджис. — Бедный Эдгар!
Ему и в самом деле было жаль Эдгара. Его никогда не поцелует такая девушка, как Лина Голспи, хоть проживи он на свете тысячу лет. Бедный Эдгар!
Шаркая туфлями, вошел старик Пелумптон, неумытый, с синим от холода носом, с засаленным шарфом на шее. Тарджис не раз видел его таким, но сегодня это непривлекательное зрелище возмущало его. Если бы Лина Голспи знала, что ему приходится завтракать, имея перед глазами такого противного старого неряху, словно вылезшего только что из мусорного ящика, она бы и говорить с ним больше не захотела!