Улица Ангела
Шрифт:
Он придумывал для нее сотни оправданий. Может быть, она внезапно захворала, это часто бывает с девушками. Или что-нибудь случилось дома. Или неожиданно вернулся ее отец. Одного он не допускал — что вышло какое-нибудь недоразумение. Ведь она сама назначила время и место встречи. Все еще борясь с разочарованием, он мчался по улицам сквозь ненавистные, идиотские толпы людей и вскочил в первый автобус, шедший на Мэйда-Вейл. Волнение его возрастало с каждой минутой. Наконец он свернул на улицу, где жила Лина. Он почти бежал, чтобы поскорее взглянуть на дом. Окна верхнего этажа не освещены — значит, ее нет дома. Но он предположил, что в квартире кто-то есть, потому что после первых минут ожидания ему показалось, что водном окне мелькнул свет. Решив проверить это, он, не медля больше, подошел к двери и позвонил. Затем вспомнил, что звонок,
— Кто тут? — спросил голос из-за двери. — Что надо?
— Скажите, пожалуйста, мисс Голспи дома?
Девушка, по-видимому, та самая служанка, которая отсутствовала во время его первых двух посещений, теперь распахнула дверь и вышла на порог, чтобы посмотреть на посетителя.
— Нет, ее нет.
— А вы не знаете, куда она ушла?
— Не знаю.
— Не знаете… — повторил Тарджис жалобно. — А я надеялся увидеть ее сегодня.
— Понимаете, — сказала девушка конфиденциальном тоном, — я думаю, она уехала в театр с каким-то своим знакомым, потому что она в восьмом часу уже была одета и сказала мне, что вернется очень поздно, а потом — так, примерно в половине восьмого, за ней заехал в автомобиле молодой человек. Вот. Больше я ничего не знаю. Может, хотите оставить записку?
— Нет, спасибо.
Он медленно прошел через садик за ворота, перешел улицу. На углу пришлось остановиться. Он кусал носовой платок, свернутый в комочек. Наконец, немного успокоившись и спрятав платок, пошел прочь от дома, куда-то вперед, в беспросветную тоску ночи.
Мистер Пелумптон сидел один, докуривая последнюю трубку и допивая свое пиво, когда Тарджис ворвался в комнату.
— Вы не можете одолжить мне чернила? — спросил он.
— Могу, у меня где-то есть немножко. Но неужто вы собираетесь писать письма в такой поздний час? Если бы я, как вы, работал весь день в конторе и писал без передышки, я не стал бы еще и ночью писать письма. Нет, верьте слову, не стал бы…
— Ах, дайте ради Бога чернил, если у вас есть, и перестаньте болтать, — прикрикнул на него Тарджис.
— Ого! Вот как теперь разговаривают! — Обиженный мистер Пелумптон с достоинством принес бутылку чернил, поставил ее на стол и немедленно повернулся к ней спиной. — Человек должен соблюдать приличия и вежливо просить то, что ему нужно, — продолжал он через плечо, не оборачиваясь. — В нашем мире невозможно получать все в ту же минуту, когда захочется. И что тут хорошего, если вы…
Но Тарджис уже захлопнул за собой дверь и поднимался по лестнице. В своей комнате он уселся с пером в руке, положив шапку на колени, но за полчаса сумел написать только две-три неуклюжие фразы, между тем как в голове его бушевал настоящий ураган слов, гневных, укоризненных, полных горечи, умоляющих. Наконец он в отчаянии скомкал листок, швырнул на пол перо и уныло подошел к окну. Мрак за стеклом кишел молодыми красавцами, высокими, стройными, с волнистой шевелюрой, в смокингах, — и все они держали в объятиях Лину. Они издевались над ним, и Лина тоже. Он отошел от окна, утешая себя мыслью, что Лина, может быть, не смеется над ним, может быть, она теперь сожалеет о своем поступке. Напрасно он не подождал на улице у дома ее возвращения, как бы поздно это ни было. Он расправил бумагу и задумался над вопросом, какое лучше написать письмо — короткое и суровое или длинное и умоляющее. Ах, что толку в письме? Он увидит Лину, поговорите ней, скажет ей прямо в глаза, что он думает о ее поведении. Он ей покажет, что она имеет дело не с мальчишкой, а с мужчиной.
Он разделся и по привычке стал вынимать все из карманов. Два билета в кино по четыре с половиной шиллинга каждый… Ведь она сама предложила идти в «Монарх», а потом не потрудилась даже предупредить его, что не придет, а просто отправилась развлекаться с другим! Нарядилась, села в автомобиль и смеется над ним или просто забыла о его существовании. Он выключил свет, лег в постель и очутился в темноте. Горячие соленые слезы жгли ему глаза.
Глава восьмая
Мисс Мэтфилд встречает Новый год
1
За день или два до возвращения мистера Голспи мисс Мэтфилд, сидя в автобусе № 13 с каким-то скучным романом в руках и чувствуя, что у нее зябнут ноги, вспомнила вдруг, как от толчка, что Рождество совсем близко. Магазины на Риджент-стрит и Оксфорд-стрит, мимо которых
Мисс Мэтфилд опять принялась читать свой роман:
«Проходил месяц за месяцем, а от Джефри не было вестей. Он не простил ее. С отчаяния Джинифер приняла приглашение Мэйнуорингов приехать к ним на Мадеру, по возвращении оттуда лихорадочно веселилась две недели в Челси (где за ней повсюду следовал Джон Андерсон), а затем появилась в Антибах, по-прежнему веселая, по-прежнему задорная, но с какой-то смутной тоской в глазах. И здесь-то она узнала, что Джефри встречали в Майами. „И не одного, дорогая моя, а с Глорией Джадж“».
Нет, с нее довольно! Кого интересует судьба Джефри и Джинифер, этой пары идиотов? И почему в романах пишут всегда о людях, которые только разъезжают по модным курортам и решают вопрос: с кем жить? В этих романах никто никогда не работает.
Мисс Мэтфилд опять вернулась к мыслям о Рождестве и решила, что «все это, в общем, безобразие». Вы дарите людям всякую дребедень — альбомы, календари и тому подобные лишние вещи или вещи полезные, но ненужные тем, кому они подарены, — перчатки не того размера, чулки не того цвета. (Кстати, пора и ей подумать о подарках, а с деньгами у нее сейчас очень туго!) На праздниках поневоле объедаешься (даже такой сторонник диеты, как ее отец, утверждал, что на Рождество все разрешается) и сидишь в гостях, притворяясь веселой, на самом же деле осовев от еды и скуки, сонная, с головной болью, и ощущаешь настоятельную потребность выпить соды. А когда сидишь дома, то зеваешь, стараешься убедить мать, что у тебя нет от нее никаких тайн, и от нечего делать разбираешь домашнюю библиотечку. Если идешь куда-нибудь, потом приходится дома врать, что чудесно повеселилась, а веселье состоит в том, что надеваешь бумажные колпаки, извлеченные из хлопушек с сюрпризами, или играешь в разные игры («Название реки на букву „В“. Постойте-ка!»). И самое обидное то, что легко вообразить себе подлинно веселое Рождество, которое может заменить взрослым волшебные праздники детства, такое Рождество, какое всегда ожидают люди и каким оно никогда не бывает.
Автобус остановился, заглотал в свое нутро двух женщин, нагруженных разными свертками, игрушками, бумажными колпаками, внесших с собой суетливое оживление (верный признак близости Рождества, ибо в другое время вы никогда не увидите таких женщин с игрушками и свертками), и покатил дальше. А мисс Мэтфилд вызвала из тайного уголка души свою давнюю мечту о настоящемРождестве. Она видела себя в старой усадьбе где-то за городом. Огонь камина и свет зажженных свечей отражаются на полированной поверхности мебели. Подле себя она видела неясную фигуру — обожающего ее мужа, высокого, статного, может быть, и не красавца, но благородной наружности, двух или трех детей, также безликих, — только звонкий смех и золотой блеск кудрей, — и друзей, приехавших погостить, милейших людей. «Ах, Лилиан, как у вас тут чудесно!» Суетятся приветливо улыбающиеся слуги. Трещат поленья в камине, за окном падает снег. На обеденном столе красного дерева сверкает старинное серебро. Тень мужчины говорит низким, проникающим в душу голосом: «Милая, как ты хороша в этом платье…»