Улица Каталин
Шрифт:
Когда они подошли к воротам, она знала, что догадка эта была правильной, потому что ее спутник остановился. Посмотрел на нее долгим взглядом, потом сказал: «Что ж, пошли наверх!» Генриэтта бежала рядом с Балинтом по лестнице и размышляла, что она скажет ему, когда будет можно, ведь она все еще не может к нему обратиться, пока он не объявит, что узнал ее. В дверях, прежде чем отпереть, Балинт произнес еще что-то, но у этого высказывания, как и у всех предыдущих, тоже не было никакого смысла, оно не имело ничего общего ни с их делом, ни с их отношениями, Генриэтта так и не поняла, зачем в такой момент вылезать с подобными вещами. Балинт произнес: «Денег у меня немного».
Он был первым, единственным,
Он не заговорил с ней, не назвал ее по имени, даже не предложил сесть, но это, наверное, потому, что он не знает, как приступить, для него невозможен простой факт, что она снова здесь, ведь в последний раз, в саду, он видел ее мертвой. Она по-прежнему не могла догадаться, зачем он тянет время, занимаясь разными пустяками, и как бы сделать так, чтобы он облегчил ей произнесение первой фразы, потому что Балинт вел себя невозможно, она никогда не могла бы и вообразить, что так обернется их встреча: начал считать деньги, выложил все, что было в его бумажнике. Денег и в самом деле было немного, отложив пятьдесят форинтов, он взглянул на Генриэтту. Генриэтта тоже взглянула на него и молча улыбнулась, ожидая, чтоб он сказал что-нибудь такое, что присуще лично ему. Но улыбка исчезла с ее лица, когда Балинт вдруг развязал галстук, снял пиджак, вышел в ванную и разделся. Вернулся обратно в шлепанцах на босу ногу, в халате, под халатом не было ничего.
Генриэтта так и осталась стоять, где была, посреди комнаты, сцепив пальцы и не произнося ни слова. Лицо ее было бледно, она едва дышала.
– Чего ты ждешь? – спросил Балинт. – Раздевайся сама, я не люблю возиться со всеми этими штучками.
То, что предлагалось этой минутой, превосходило ожидания, ради которых она возвратилась, и если бы он обращался к ней, знакомой ему Генриэтте Хельд, то, пожалуй, следовало бы согласиться. Но он обращался не к ней, теперь она уже знала, что не к ней, поняла, за кого он ее принимает, и раз до сих нор не узнал ее, то теперь уже не узнает никогда.
Она все стояла, замерев на месте. Балинт поискал сигарету, но закурить не успел, потому что девушка подошла к нему гораздо ближе, чем до сих пор, и прикоснулась к нему кончиками пальцев. Балинт схватил ее за руку и почувствовал, что из того, к чему он приготовился, ничего не выйдет, соития не будет, это создание почему-то передумало. Открытие не очень его огорчило, он, собственно, и не хотел ее, просто ему было лень противиться, ведь она так напоминала Генриэтту. Может быть, сказать ей, что он мог бы переспать с нею просто из любезности, потому что она очень похожа на одну девушку, которую он любил, наверное, больше всего в жизни? Только она все равно не поймет, впрочем, ей нужны только деньги, чего бы еще ей хотеть. У нее ведь ничего нет, даже носового платка. Одно непонятно, уж коли пришла, то чего вдруг раздумала.
Если не обнимать, то поцеловать ее он был бы не прочь, однако она и этого не стерпела. Отвернулась, еще раз обошла комнату, потом снова вернулась к нему, так близко, что он слышал ее дыхание, снова на миг положила пальцы ему на лицо, затем сразу отдернула их и такая же безмолвная, какой была с момента встречи на улице, направилась к двери. Он подумал, что она перерешила, пошла, верно, в ванную и там раздевается. И тут же вдруг почувствовал, что все-таки хочет ее. Желает ее страстно, но со смутным чувством греха, словно у него вдруг появилась сестра, к которой он воспылал страстью, и мысль обладать ею казалась теперь одновременно и заманчивой и страшной.
Он слышал, как девушка прошла мимо ванной, как на бланкиной двери щелкнул замок. Бежать за ней он не смел, она уже спускалась по лестнице, а он был в одном халате, голый и босой. Рванулся к окну, высунулся наружу чтоб увидеть хотя бы, как она выйдет, и увидел ее уже на улице.
Девушка плакала и плача бежала прочь, бежала нескладно, рывками, как когда-то Генриэтта. «Она ведь, пожалуй, голодная, – подумал Балинт, – а у нее ни гроша». Он почувствовал, что должен дать ей хоть сколько-нибудь ему нельзя отпускать ее с пустыми руками. Он вернулся к столу, скомкал деньги, чтобы удобней бросать. Но бросать было некому. Когда он снова высунулся из окна и посмотрел вниз, площадь была пуста.
Потом я узнала, что он спрашивал про меня первый раз в школе, и там ему сказали, где меня искать, что я еще не пришла или уже уехала с классом на выставку. «Очень-очень давно не бывал я в тех местах, – признался он мне, – и был рад, когда поехал за вами следом, чтобы заодно посмотреть знаменитую коллекцию». Я заметила его уже в здании, он вдруг оказался в одном из залов, среди скульптур. Я обрадовалась ему, тело мое отозвалось на его присутствие ощущением, в котором давно уже не было ничего сексуального, ведь в этом отношении жизнь наша была вполне устроена, скорее это походило на то, как узнают друг друга животные, родившиеся в одной норе, когда одинаково реагируют на воспоминание об общей подстилке. Я была всегда рада встрече с Балинтом.
Мы смогли поговорить не сразу, я была занята, не могла оставить класс, нужно было получить хотя бы поверхностное представление об экспонатах. Я обходила залы, осматривала экспонаты, в чувствах моих царил изрядный сумбур, потому что от изобразительного искусства я ждала другого, – безмятежных, спокойных или величественных ликов, плавных форм, извлеченных из мрамора или бронзы. Я заранее знала, что дети и на сей раз лучше поймут и запомнят увиденное, чем я. Почти со страхом рассматривала я достопримечательности выставки, бесформенные очертания, искривленные головы, нечеловеческие взгляды каменных глаз, вернее, тех просверленных в камне отверстий, которые заменяли статуям глаза, в сущности, каменные лица только этим и различались, потому чтоу них были одни глаза, – ни носов, ни ушей, ни губ.
Балинт, по-видимому, ждал, когда мы сможем отойти в сторону и поговорить. С тех пор, как уехала Бланка, мы снова стали видеться, хотя и редко, оставаясь вдвоем на одну минуту, кто-нибудь из членов моей семьи постоянно оказывался рядом; Пали Балинту нравился, он с удовольствием с ним беседовал, присутствие Пали нисколько не смущало его, и раньше это меня даже обижало. Дочку мою он находил очень забавной, прекрасно умел обращаться с нею, лучше, чем отец, родитель слишком мнительный и заботливый, чье назойливое внимание даже Кинга, ребенок, выносила с трудом. Два дня назад Балинт заходил к нам, провел с нами весь вечер, и появление его на выставке не произвело особой сенсации, но все же явилось приятным сюрпризом. Я вопросительно посмотрела на одну из моих коллег-учительниц, справится ли она без меня, та взглядом ответила, что справится, дети молча и с любопытством рассматривали экспозицию. Я подошла к Балинту и, как уже много раз, заговорила о Бланке, от которой накануне пришло письмо. Балинт перебил меня, сказав, что об этом после, он здесь не случайно, приехал специально за мной следом, нужно кой о чем поговорить, и если можно, то немедленно.