Улица разбитых грёз

Эванс Элли

– Шайтан! Шайтан! Убирайся прочь из моего дома! Чтоб ни тебя, ни твоих детей здесь никогда не было! Пусть твой муж выгонит тебя из дома, и ты умрёшь с голоду! Позор! Позор! Пусть тебя поглотит геенна огненная! Змея подколодная!

Теперь Анахат было ясно: путь обратно домой ей закрыт. Отец никогда не простит ей враньё. Лишившись мужа, она лишится и единственного дома. И судьба её незавидна: она останется одна, заклеймённая позором, на неё падёт гнев Аллаха. Односельчане будут называть её плохими словами, показывать пальцами и кидать камни ей в лицо. Единственный шанс избежать этой ужасной участи – стать примерной женой для Имрата.

Пусть она будет трудиться, не покладая рук, но не умрёт в позоре и бесчестии. Как и многие строптивицы до неё, Анахат примирилась со своим положением. Их семейную жизнь нельзя было назвать счастливой – для счастья требовалась любовь, а они не любили друг друга. Зато супруги жили мирно, сыто и довольствовались тем, что имели.

Семейное благополучие оказалось под угрозой, когда пришли голод и разруха. Земля, кормившая людей годами, стала бесплодной из-за затяжной засухи. Сады и огороды пришли в упадок. Пострадали и животноводческие фермы: овец, баранов, коров и коз косил неизвестный мор. Местные в один голос твердили, что виной всему проклятие шайтана. Кроме того, с востока шла речь о надвигающейся войне: враждующее соседнее государство планировало начать оккупацию территории. Их аул стоял на пути огромного войска одним из первых. С позволения отца Имрат – вместе со старшими братьями и их семьями – собрал скромные пожитки и накопления и увёз жену в Россию. В отличие от братьев, Имрат не решился ехать в столицу: выбор его пал на город Я, расположенный в тени Златоглавой. Имрат и Анахат сменили гражданство и устроились на завод. Им была предоставлена крохотная квартирка для проживания.

В течение последующих пяти лет у супругов родилось трое детей. Супружеская жизнь не исправила пороки Анахат, а лишь усугубила: боясь демонстрировать свою склочность при муже, она, тем не менее, с удовольствием отрывалась на детях в его отсутствие. Старшей, Сафии, доставалось меньше всех: как и её мать когда-то, она умело подстраивалась под обстановку, успешно изображала из себя покорную дочь и порядочную мусульманку. Амину, как единственному сыну и наследнику, чаще всего прощались любые прегрешения. Больше всех от тяжёлой руки и жестокого нрава Анахат страдала Айше. Неугомонная, непокорная и смелая по природе своей, она не умела притворяться и демонстрировать ложное послушание. Мать возненавидела её за это и усердно порола. Имрат не одобрял насилия, но искренне считал воспитание детей задачей исконно женской, а потому обычно не вмешивался.

Утро в квартире Алиевых началось с крика. Айше сразу различила голос матери. Осталось только гадать, на кого она кричала: на Сафию, Амина или шумных соседей из третьей квартиры. Каково же было её удивление, когда она обнаружила мать лежащей посреди комнаты. Ковёр под ней был мокрым, морщинистая рука в мозолях лежала на круглом животе. Все знали, что она ждала ребёнка. Айше слышала, как перешёптывались соседи: «Они и так нищие. Куда им ещё один рот?». Когда девочка непосредственно обратилась с этим вопросом к маме, та влепила ей оплеуху и оставила без ужина.

Над неуклюжей, неестественной скрючившейся фигурой матери испуганно склонилась Сафия в рваной белой сорочке. Амин воровато глядел на них из-под одеяла, надеясь остаться незамеченным.

– Мама! – воскликнула Сафия, в ужасе размахивая руками. – Что с тобой?

– Ребёнок. Выходит. Что вы стоите? – рявкнула она. Сафии не повезло: она оказалась ближе всех к матери. И та,

недолго думая, с неожиданной резвостью схватила её за шкирку и столкнула на пол. – Ты, дура! Иди к соседям! Пусть вызовут врача!

Сафия, даже не набросив халат, рванула на лестничную клетку. Айше услышала её жалобную просьбу, а затем – восклицание соседки тёти Али.

– Как – уже?

– Быстрее! – надрывалась Анахат. – Быстрее! Быстрее! Мне больно! Мне так больно!

Женщине повезло: «Скорая помощь» подъехала почти мгновенно. Усталый, засыпающий на ходу врач в застиранном халате повёл её к машине. Дети, даже не переодевшись, провожали мать. Вопли роженицы разбудили добрую часть дома: небольшая толпа собралась в подъезде и на улице, кто-то исподтишка выглядывал из окон и балконов.

– А, вот оно что, – буркнул полицейский Кораблёв, живущий на седьмом этаже. – Ну, слава богу. А я думал, опять на пятом поножовщина.

Десятки пар глаз смотрели вслед удаляющейся машине. Одни – с нескрываемым осуждением. Другие – с изумлением. Третьи – со страхом. Для домохозяек, пленённых бытом и детьми в четырёх стенах, приезд «Скорой» был самым ярким событием за месяц. Эти усталые женщины, внезапно оживившись, собрались в отдельную кучку и эмоционально обсуждали произошедшее:

– Ой, ну надо же! На её-то сроке давно пора было лечь в больницу! – со знанием дела заявила сорокалетняя Галя с четвёртого.

– А как бы она легла? У неё же детей орава! Кто бы за ними следил – ты, что ли? – фыркнула в ответ Маша, мать близнецов с седьмого. – Муж-то у неё работает, как проклятый.

– Вы видели, как они живут? – негодующе произнесла Света, полненькая женщина в очках и с аккуратным «кульком» на голове. – Какой у них запах, ужас просто! Как будто кто-то умер. Не прибрано, вещи валяются на полу, грязные носки разбросаны по всем углам… И всего три кровати на пятерых! Дочки вместе спят, в их-то возрасте, представляете, кошмар какой?

Сафия, услышав, побледнела от гнева. Спорить со старшими и дерзить она бы не стала, но решила рассказать всё маме, когда та приедет – пусть устроит им взбучку.

А вот Айше, в отличие от старшей сестры, смолчать не смогла.

– А вам какое дело, как мы живём? – громко, без всяких обиняков бросила она. – Мы в вашу жизнь не лезем, а вы не лезьте в нашу!

Несколько секунд женщины просто пялились на неё, изумлённые девичьей дерзостью. Нужна была определённая смелость, чтобы открыто возразить клубу клуш-наседок. Домохозяек и матерей традиционно было принято считать милыми добродушными существами, образцами терпения, заботы и любезности. Но здешние домохозяйки были всё равно что исчадия ада, полные агрессии и ненависти ко всему живому. Никто никогда не задумывался, что их сделало такими – трудности быта, невнимание мужей, или, может быть, жизненное разочарование. Никто, кроме собственных детей, этих женщин не любил.

– Посмотрите, какая нахалка! Вся в мать! – заявила Светка.

Окружающие, даже зная, что они неправы, не решались вмешаться. Это было ровно то же самое, что встать на пути у душевнобольных. К тому же, семью Алиевых в этом доме никто не любил, и никто бы не стал за них заступаться.

– Сами вы хамки. Вы первые начали, – не сдавалась Айше, показывая на них пальцем.

– Смотрите на неё! Тебя не учили, что лезть в разговоры взрослых невежливо? Оборванка, кто тебя такую замуж возьмёт? – презрительно спросила Светка.