Уловка «Прометея»
Шрифт:
– Боже милостивый! Мак-Кейб, да разве существует такое место, куда мы не в состоянии проникнуть? Отошлите звуковой файл. «Прометей» решит, как следует действовать.
Часть III
Глава 17
Советник президента по вопросам национальной безопасности сидел напротив Брайсона за полированным столом из красного дерева, морща лоб от напряжения. Вот уже больше двадцати минут Ричард Ланчестер сосредоточенно слушал повествование Брайсона, кивая, делая пометки и изредка перебивая Ника, чтобы что-то уточнить. Задаваемые им вопросы были не просто уместными – они проникали в самую суть сквозь всю путаницу и нагромождение двусмысленностей. Этот человек и его блестящий, живой ум произвели на Брайсона глубокое впечатление. Ланчестер слушал, сконцентрировавшись
Двое мужчин сидели в специально оборудованном помещении, расположенном в командном центре Генерального секретаря НАТО. Это была акустически изолированная комната внутри комнаты, известная под названием «пузыря». Ее стены и пол действительно представляли собою единый модуль. От окружающих бетонных стен его отделяли резиновые бруски в фут толщиной, не пропускающие наружу никаких звуковых вибраций. Ежедневно здесь проводился комплекс мер по предотвращению подслушивания, дабы убедиться, что «пузырь» остается полностью безопасным местом, свободным от записывающих и подслушивающих устройств. Офицеры службы безопасности каждый день прочесывали комнату и прилегающие помещения. Окон в «пузыре» не было, а значит, не существовало и риска, что кто-либо сумеет при помощи лазерного или микроволнового устройства прочесть по вибрации оконного стекла идущие в комнате разговоры. Кроме того, здесь существовала тщательно разработанная система подстраховки: постоянно работали спектральный коррелятор, способный засечь подслушивание, ведущееся при помощи анализатора спектра, и акустический коррелятор, использующий инертную звуковую схему и способный автоматически засечь и идентифицировать любое подслушивающее устройство. И в завершение всего, здесь непрерывно работал акустический генератор помех, создающий звуковую завесу, – он делал бесполезными микрофоны, встроенные в стены, контактные микрофоны и любые аудиопередатчики, вмонтированные в электрические схемы. Ланчестер настоял, чтобы их встреча проходила именно под защитой «пузыря», и это свидетельствовало о том, с какой серьезностью он отнесся к сообщенной Брайсоном информации.
Ланчестер поднял голову. Он явно был потрясен.
– Весь ваш рассказ – это абсурд, чистейшей воды безумие, и все же в нем чувствуется отголосок правды. Я говорю так потому, что различные детали из вашего рассказа в точности соответствуют тому немногому, что известно мне.
– Но вы должны знать о Директорате! Вы же председатель Совета национальной безопасности! Я думал, вам все известно.
Ланчестер снял свои очки без оправы и тщательно протер их носовым платком.
– Существование Директората – это одна из наиболее тщательно охраняемых тайн правительства. Вскоре после того, как я вошел в Совет национальной безопасности, мне доложили о нем, и, должен признать, сперва я подумал, что докладывающий мне офицер, один из безымянных сотрудников спецслужб, которые действуют из-за кулис и являются неотъемлемой частью вашингтонского истеблишмента, – что он слегка свихнулся. Это была одна из самых фантастичных, самых неправдоподобных историй, какие мне только доводилось слышать. Тайное разведывательное агентство, действующее целиком и полностью без надзора, без контроля, без какой-либо отчетности, – что за чушь! Если бы я сунулся с подобной историей к президенту, он тут же отправил бы меня в больницу Святой Елизаветы и был бы совершенно прав.
– Так что же показалось вам таким неправдоподобным? Вы имеете в виду истинную природу Директората, это нагромождение лжи?
– На самом деле нет. Гарри Данне сообщил мне об этом несколько месяцев назад – тогда он, видимо, раскрыл лишь часть этой истории. Он сообщил, что, по его мнению, основателями и руководителями Директората являются офицеры ГРУ, а настоящее имя Теда Уоллера – Геннадий Розовский. Его рассказ чрезвычайно поразил и встревожил меня. Открытие Данне следовало держать в секрете – в силу самой его природы, иначе в правительстве поднялся бы форменный переполох, а все уязвимые места спецслужб были бы выставлены на всеобщее обозрение, и эти службы были бы потрясены до самого основания. Именно потому вы, упомянув это имя, немедленно завладели моим вниманием.
– И все же вы, должно быть, скептически отнеслись к словам Данне.
– Воистину так. Я не хочу сказать, что отмахнулся
– Данне должен был держать вас в курсе.
Ланчестер медленно покачал головой – едва заметное движение.
– Я не разговаривал с ним на протяжении уже многих недель. Если бы Данне занимался составлением подобного досье, он в силу служебных обязанностей должен был бы поставить меня в известность. Возможно, он ждал новых сведений, ждал, пока у него на руках не окажутся веские, неопровержимые данные.
– У вас наверняка имеется возможность разыскать его, связаться с ним.
– Я не держу никаких козырей в рукаве. Я позвоню и посмотрю, что я могу сделать. Но люди не исчезают так просто с седьмого этажа штаб-кватриры ЦРУ. Если Данне взяли в заложники или если он мертв, я сумею это выяснить, Ник. Я совершенно уверен, что сумею его отыскать.
– Во время нашего последнего разговора он упоминал о том, что Директорат внедрил своих людей в ЦРУ.
Ланчестер кивнул.
– Я бы сказал, что документы, которые вы забрали в Шантийи у вашего несостоявшегося убийцы, говорят сами за себя. Конечно, необходимо учитывать еще один вариант: они попросту были украдены, или парня перевербовали. Но я склонен согласиться с вами и Данне. Мы не можем пренебрегать вероятностью того, что эти люди проникли в ЦРУ, причем достаточно глубоко. Через несколько часов я лечу обратно в Вашингтон и по дороге позвоню в Лэнгли, поговорю с директором. Но, если вы не возражаете, Ник, я буду с вами полностью откровенен. Давайте рассмотрим ваше повествование в целом. Тот разговор, который вы подслушали в замке французского торговца оружием и из которого следует, что этот торговец и Анатолий Пришников были причастны к подготовке катастрофы в Лилле. Я не сомневаюсь в том, что это правда, но что мы имеем в действительности?
– Слово оперативника, проработавшего в разведке два десятилетия, – тихо произнес Брайсон.
– Оперативника того самого загадочного агентства, которое, как нам теперь стало известно, являлось враждебной силой, действовавшей в самом сердце Америки в ущерб американским интересам. Прошу прощения за грубость, но именно так это выглядит со стороны. Вы перебежчик, Ник. Лично я нимало не сомневаюсь в вашей честности, но вы же знаете, как наше правительство всегда относилось к перебежчикам – с величайшим подозрением. Ради бога, вспомните хотя бы, как мы обошлись с несчастным Носенко, перебежчиком из КГБ, который предупредил нас, что за убийством Кеннеди стоят русские и что их человек проник в высшие слои ЦРУ. Мы засунули его в тюрьму, в одиночную камеру, и много лет вели дознание. Джеймс Джезус Энглтон, тогдашний руководитель отдела контрразведки ЦРУ, был уверен, что это приманка, подкинутая Советами, что они пытаются манипулировать нами, навести нас на ложный след, – хоть у него и не было никаких доказательств. Энглтон не просто отказывался верить, что это самый значительный перебежчик из КГБ, с каким только нам довелось иметь дело, – и это при том, что Носенко неоднократно проходил проверку на детекторе лжи, – он очень грубо обращался с этим человеком, даже бил его. А ведь Носенко располагал точной информацией: именами агентов, подробностями различных операций. Вы же сообщаете мне лишь слухи, подслушанные разговоры, предположения.
– Я сообщил вам более чем достаточно для того, чтобы начать действовать! – огрызнулся Брайсон.
– Ник, выслушайте меня. Выслушайте и поймите. Ну, предположим, я пойду к президенту и расскажу ему о некоем спруте – безликой, туманной организации. Это при том, что я не могу со всей определенностью доказать, что она действительно существует, а касательно ее целей могу лишь строить предположения. Надо мной будет хохотать весь Овальный кабинет – или даже хуже того.
– При том доверии, которым вы пользуетесь, – не будет.
– Доверие, которым я пользуюсь, как вы выразились, основано на том, что я никогда не был паникером и всегда требовал предоставить достаточные обоснования, прежде чем переходить к действиям. Боже милостивый, да если бы кто-то выступил в Совете национальной безопасности или в Овальном кабинете с подобным заявлением и не обосновал его, я был бы в ярости!
– Но вы же знаете…
– Я ничего не знаю. Предположения, намеки, воображаемые модели – вот все, что мы видим. Это не является знанием. Если выражаться на языке международного права, все это не образует доказательного свидетельства. Этого недостаточно…