Ультиматум президенту (сборник)
Шрифт:
Тяжесть исторического задания создала две отличительные особенности русской государственности: жертвенный характер, преобладание в ней общего над индивидуальным. А это привело к тому, что русская государственность в правовом отношении строилась по системе объективной законности, а не по системе субъективных прав.
Московскую Русь создавали не Обломовы и Чацкие, а Сергий Радонежский, Дмитрий Донской, Иван III и Иван IV, Ермак и Иван Сусанин, миллионы безвестных тружеников и самоотверженных стойких духом воинов. Обломовы, Чацкие и подобные им «лишние люди появились на Руси только после совершенной Петром революции в результате неоправданного ничем слепого копирования европейских идей, чуждых духу самобытной русской
С 1055 по 1462 год, по подсчету историка Соловьева, Россия перенесла 245 нашествий. При чем, 200 нападений на Россию было совершено между 1240 и 1432 годом, то есть, нападения происходили каждый год.
С 1365 года по 1893, за 525 лет, Россия провела 305 лет в войне. Неудивительно, что закаленный в боях, привыкший жертвовать собой русский чаще побеждает, чем жители страны, в истории которых войны играли меньшую роль. В течение долгих веков Русь несла тяжелые жертвы от нападения врагов.
Как же можно объяснить, что маленький, «невежественный» народ, живший в суровой местности, сумел побороть всех своих сильных, культурных врагов и создать величайшее государство. Объяснить это можно только двумя причинами, других объяснений найти нельзя: Первое – духом народа, второе – государственной организацией сил этого народа. Изумительной стойкостью и энергией русских и тем, что Московское княжество, а затем царство, как справедливо указывает Солоневич в «Народной Монархии», «всегда представляло более высокий тип государства, чем нападавшие на них государства». Потому что «государственная организация Великого Княжества Московского и Империи Российской всегда превышала организацию всех своих конкурентов, противников и врагов – иначе ни Великое Княжество, ни Царство, ни Империя не смогли бы выдержать этой борьбы не на жизнь, а на смерть».
Охаивание прошлого – гибельный путь, которого упорно держится наша интеллигенция со времён Петра Первого. Это она делает по невежеству, хамству, холопству, не способности творчески мыслить. Нельзя ломать свой характер, терять самобытность, презирать веру предков, как это делал Пётр – это удел побеждённых, путь к исчезновению этноса. Но и после Петра чудеса не кончились, не все сломались и забыли свою русскую суть. Появились славянофилы, патриоты. Не дали забыть о том, что:
«Те пути и тропки, по которым брели великороссы в течение своей истории, почти всегда оказывались единственными, по которым они могли идти. Это всегда надлежало бы помнить историкам, сурово осуждающим русский народ и русских царей, что они не шли по тем путям, по которым двигались европейские народы». В.О. Ключевский
Лживым легендам о том, что допетровская Русь стояла в политическом и военном отношении на краю бездны и что от этой бездны она была спасена военными реформами Петра и его полководческим гением, пора положить конец. Реформы проведенные Петром в русской армии, начаты вовсе не им. На путь реорганизации русской армии стал уже Иоанн Грозный, который обладал военным талантом в несравненно большей степени, чем Петр. Первые Романовы, в том числе и отец Петра I продолжали начатое Иоанном Грозным дело.
Проф. Военной Академии А. 3. Мышлаевский в своем исследовании «Офицерский вопрос в XVII веке», утверждает: «…по мере того, как историческая наука начинает относиться к XVII веку с более пристальным вниманием, значение этого века, как предтечи эпохи реформ (Петр Великий) выясняется с полной убедительностью. Нет той крупной меры царя, решение которой не было бы так или иначе подготовлено его предшественниками… «
То же самое утверждает и генерал Штейфон в своей книге «Национальная военная доктрина»: «К концу XVII столетия поместные и стрелецкие войска уже не являлись факторами, характеризующими русское военное творчество того времени, ибо идейно и формально принадлежали прошлому. Несравненно более полно и ярко отражались московские военные идеи в войсках иноземного строя. Эти последние, являясь переходной формой к окончательному установлению регулярной армии, и оказали свое ценное содействие делу Петровских военных реформ».
До сих пор нашу землю сотрясают последствия тех событий. Практически все, что есть у нас мерзкого и недостойного, получено из «окна», «прорубленного» Петром. Спасать страну становится всё сложнее.
Вот что говорят по поводу Петра наши лучшие мыслители:
П. Милюков в своих «Очерках русской культуры» неверно утверждает, что Московская Русь не имела национального сознания. На это ложное утверждение Милюкова И. Солоневич резонно возражает, что П. Милюков совсем забывает о том, что данная эпоха формулировала национальное сознание почти исключительно в религиозных терминах.
По Ключевскому: «Идея Москвы – Третьего Рима – может показаться чрезмерной, может показаться и высокомерной, но об отсутствии национального самосознания она не говорит никак. Совершенно нелепа та теория отсутствия гражданственности в Московской Руси, о которой говорят все историки, кажется, все без исключения. Мысль о том, что московский царь может по своему произволу переменить религию своих подданных показалась бы москвичам совершенно идиотской мыслью. Но эта, идиотская для москвичей мысль, была вполне приемлемой для тогдашнего запада. Вестфальский мир, закончивший Тридцатилетнюю войну, установил знаменитое правило quius relio, eius religio – чья власть, того и вера: государь властвует также и над религией своих подданных; он католик – и они должны быть католиками. Он переходит в протестантизм – должны перейти и они. Московский царь имел власть над людьми, но не имел власти над традицией, то есть над неписанной конституцией Москвы. Так где же было больше гражданственности: в quius relio, или в тех москвичах, которые ликвидировали Лжедимитрия за нарушение московской традиции? «
Карамзин пишет, что все реформы в Московской Руси делались «постепенно, тихо, едва заметно, как естественное вырастание, без порывов насилия. Мы заимствовали, но как бы нехотя, применяя все к нашему и новое соединяя со старым».
«Деды наши уже в царствование Михаила и его сына присвоили себе многие выгоды иноземных обычаев, но все еще оставались в тех мыслях, что правоверный россиянин есть совершеннейший гражданин в мире, а святая Русь – первое государство».
Произвести Московское государство из «небытия в бытие» Петр никак не мог. «Комплексом неполноценности, – как справедливо отмечает И. Солоневич. – Москва не страдала никак. Москва считала себя Третьим Римом, последним в мире оплотом и хранителем истинного христианства. И Петровское чинопроизводство «в люди» москвичу решительно не было нужно».
Будучи великим народом, русский народ, в виду своего большого культурного своеобразия, не мог откуда-нибудь со стороны заимствовать готовые государственные и культурные формы. Попытка Петра Первого механически пересадить в Россию чуждую ей духовно форму государства и чуждую форму культуры, закончившаяся в наши дни большевизмом, наглядно доказывает губительность механического заимствования чужой культуры.