Ультиматум
Шрифт:
— Но ведь вы пошли вместе с ним.
— Да, но, согласитесь, самолет на поле представлял собой хороший ориентир. Мы же предполагали, что сели за линией фронта, и потому нас могли уже искать немцы. А Хахт сказал, что он просто хочет где-нибудь поблизости спрятаться.
— И вы оказались в нескольких километрах от места посадки.
— Видит бог, я не собирался так далеко отходить от самолета, господин майор, — пытался Вандаме убедить Ахвледиани. — Я всю дорогу уговаривал Хахта и не заметил, сколько мы прошли…
— Понятно.
— Сначала он повел себя так, будто согласился со мной, но тут мы натолкнулись на пустой блиндаж. Хахт послал меня наверх,
Майор тихо поддакивал Вандаме. В комнату вошел солдат, подал майору какой-то листок, и Ахвледиани сразу же углубился в чтение.
— А вот лейтенант Хахт излагает случившееся несколько иначе, — проговорил он, окончив читать бумагу.
— Он жив?! — воскликнул капитан. — Это меня очень радует! Может, он еще не полностью потерян для нас? А на ту чепуху, которую он сейчас несет, вряд ли кто обратит серьезное внимание…
— Он ранен в голову, — заметил майор.
— И тяжело ранен? — с участием спросил Вандаме, которого больше устроило, если бы лейтенант оказался мертвым.
— До весны поправится. Но он ранен в затылок.
— В затылок?
— Как вы это можете объяснить? — спросил майор. Не жалея слов, Вандаме начал описывать борьбу, которая, по его утверждению, была ожесточенной, а затылочную рану лейтенанта объяснил тем, что Хахт в момент удара повернулся к нему спиной. Говоря так, капитан, конечно, понимал, что рана на затылке лейтенанта является доказательством того, что на лейтенанта напали сзади. Вандаме охватила злость на самого себя: как мог он, опытный разведчик, вместо того чтобы провести советского майора, попасться на его удочку. Конечно, если бы Вандаме знал, что Хахт остался в живых, он изложил бы события так, что даже такая рана не говорила бы против него.
Капитан лихорадочно соображал, что еще он может сказать майору, чтобы вывести себя из-под удара. Плохим признаком для себя капитан считал и то, что майор не высказал ему своего мнения. Вандаме прекрасно знал, что военнопленный, занимающийся в районе военных действий шпионажем и диверсиями, подлежит самой строгой мере наказания.
Когда майор спросил его, с кем из пленных он находился в хороших отношениях, капитан вдруг подумал: «Вот шанс, который может мне помочь!» Уж если ему в лагере не удалось обезвредить некоторых людей и настроить их против коммунистов, то сейчас он это легко сделает и поставит тем самым под подозрение других!
— О, я пользуюсь большим доверием у господина генерала Зейдлица, — охотно ответил Вандаме и назвал фамилии еще нескольких генералов и офицеров, добавляя при этом о каждом из них что-нибудь, чтобы у майора сложилось
Майор записал все названные капитаном фамилии. Список получился довольно длинный. Разумеется, у каждого из них в прошлом были свои ошибки, но кто из них — так мыслил Вандаме — захотел бы знаться с оголтелым фашистом? И уж если эти люди кого-то склонили на сторону комитета «Свободная Германия», то наверняка тот человек пожелал порвать с гитлеровским режимом. Это распространялось и на Хахта. Но ведь все они не были застрахованы от хитрости Вандаме. Могли ли они разглядеть его истинное лицо? А вот сам Вандаме хорошо знал слабости этих людей и понимал, как может использовать их в своих целях. К тому же он так покорил их своей любезностью и тактом, что никто не мог заподозрить в нем отъявленного фашиста.
Ахвледиани закурил и, выпустив струйку дыма, спросил:
— Скажите, в каких отношениях вы были со всеми этими офицерами и генералами? Существовали между вами какие-либо секреты?
— Какие же секреты могут быть между единомышленниками? Не понимаю вас.
«Например, такие, какие можно передать кому следует в зашифрованном виде», — подумал майор. На этом он решил прекратить допрос, понимая, что не получит ответа на свои главные вопросы. Он приказал увести арестованного.
Ахвледиани во что бы то ни стало хотел внести ясность в свое отношение к Хахту. Дело в том, что лейтенанту майор поверий. И ему хотелось знать все, чтобы, если его спросят о Хахте, дать исчерпывающий ответ. А он нисколько не сомневался, что его мнением обязательно поинтересуются. После бегства обер-лейтенанта Торстена Фехнера авторитет немецких антифашистов поколебался, и теперь он в какой-то мере зависел от того, как оценят Райнера Хахта. В конце концов, это касалось и чести самого майора.
Майор еще раз внимательно перечитал заявление Хахта и вызвал к себе, чтобы посоветоваться по этому делу, капитана Лаврова.
— Скажите, кто из нашей группы, по вашему мнению, может дать объективную характеристику лейтенанту Хахту? — спросил майор.
— Думаю, тот, кто критически смотрел на него, а именно Тельген, — сказал Лавров. — Разумеется, это не исключает, что в чем-то он может перестараться.
Майор попросил прислать к нему Тельгена, а когда тот пришел, в первую очередь дал ему прочесть заявление Хахта. С нетерпением ждал майор, что скажет ему Тельген, но тот не спешил с выводами, понимая, насколько это ответственно.
Выслушав объяснение майора, Тельген постарался, отбросив свою антипатию к лейтенанту, найти доводы, говорящие в пользу Хахта.
— Ну, Тельген, высказывайте свое мнение! — поторапливал бывшего артиллериста майор.
— Товарищ майор, я вот подумал хорошенько, — начал не спеша Тельген, — и пришел к выводу, что вы, собственно, можете упрекнуть лейтенанта Хахта только в том, что он пошел с Вандаме. Но тогда возникает вопрос: почему он получил удар по голове? Ведь после этого он уже не мог дальше идти.
— Да, это очень интересно. За что его ударил капитан? Ведь Хахт выше ростом, сильнее, моложе. Может, он подслушал телефонный разговор и узнал таким образом, кто перед ним находится? У него было время, чтобы принять правильное решение.
— Вот времени-то у него как раз и не было. Я не могу представить себя p его положении, но считаю, что на него просто набросились… Разве это удивительно? Кое-что из наших целей он понял, но еще не был подготовлен к тому, чтобы разоблачить члена Союза немецких офицеров. И уж тем более он не мог ожидать, что сделает Вандаме.