Улыбка химеры
Шрифт:
Кравченко видел сорок седьмые сны, когда Катя (было ровно полпятого утра), вконец измученная думами и сомнениями, тихонько соскользнула с супружеского дивана, на цыпочках подкралась к шкафу, извлекла со дна его спортивную сумку и приступила в кромешной темноте к ревизии своего гардероба.
Идея, осенившая ее, была проста, как все гениальное: надо взять с собой побольше вещей, а там, исходя из ситуации, выбрать наиболее подходящее. Ведь костюмчик — это половина успеха оперативной работы! Сначала на дно сумки лег спортивный прикид (на случай, если импровизация с Таураге приключится где-нибудь за
— Так, — изрек он, — как прикажете понимать? Развод и девичья фамилия?
— Представляешь, что-то вдруг проснулась... не спится, и вспомнила, что гору вещей в чистку надо тащить, — Катя скоренько закрыла «молнию» на сумке, — и твои тоже вещи... А утром я бы точно впопыхах забыла, ворона. Ну, и решила встать и сразу собрать все. Я тебя разбудила, да? Бедненький. Ну прости. Спи, рано еще — жуть, я сейчас сама лягу.
Кравченко заворочался на диване. Откинул одеяло.
— Ну, что еще такое? — строго повысила голос Катя. — Что такой недовольный вид, а?
— Ничего себе! Просыпаешься среди ночи, а жена — пожалуйте, тайком вещи пакует. И еще моим видом недовольна.
— Я же объясняю — это все в чистку. Ну, Вадичка, — Катя вернулась в кровать, нырнула под одеяло, притянула Кравченко к себе.
— Правду, Катька, иначе убью. Одну только правду. Куда собралась?
— Никуда. Это для дела маскарад, — вздохнула Катя, еще теснее прижимаясь к родной широкой груди «драгоценного В.А.». — Убийства у нас. Два уже. Какая-то история паршивая. Меня наши попросили с одной стороны свидетельницей поработать.
— Где убийства?
— В каком-то казино «Красный мак», — ответила Катя.
— Это который на Рублевке? — Кравченко присвистнул, из чего Катя заключила, что про место это он слышал. — А что за свидетельница?
— Сестра одного из убитых и подружка одного из подозреваемых. Представляешь — коктейль страстей? И в казино она вхожа. Ну, сам понимаешь, Вадичка, с такой познакомиться, чтобы в контакт войти, выглядеть надо соответственно. Не полосатым жирафом. Для того и вещи на работу беру. Сама не дотащу столько, ты уж, пожалуйста, подвези меня утром, ладно?
— Ты бы еще больше чемодан набила. Ну, девки, даете! — Кравченко снова присвистнул. — Когда же тебя домой сегодня ждать?
— Понятия не имею, скорее всего задержусь. — Катя доверчиво поцеловала Кравченко в шею. — Спи, золотко, рано еще. Потуши свет.
Кравченко погасил ночник.
— Ненормальная, — сказал он, — авантюристка.
Катя ощупью в темноте нашла его губы и накрыла их ладонью.
— Ненормальная, — повторил он, — и я тронутый, что все это слушаю и позволя... И не смей меня целовать, не смей мне рот затыкать, я еще не все тебе сказа...
Пресечь эти дерзости оказалось легко. Даже легче, чем можно было представить.
Весь день на работе Катя провела в ожидании. Поглядывая то на телефон, то на сумку в шкафу. Вот сейчас позвонят из розыска, объявят о начале операции, изложат вкратце обстановку, и она сразу же решит, как лучше одеться. Но прошел час, второй, третий. Миновал обеденный перерыв, прошло еще два скучных длинных часа и...
И Катя начала злиться. Да что это такое! Сидишь тут как на привязи целый день, ждешь неизвестно чего! А тут своей работы невпроворот. А вдруг эта импровизация у них в отделе убийств месяц будет созревать? Что же она, вот так целый месяц и должна будет возле шкафа сидеть, ждать? Ну ладно, дело житейское, не клеится там чего-то сегодня у них с этой фигуранткой, ну так позвоните, сообщите — так, мол, и так. Что, у Колосова телефона, что ли, под рукой нет? Ведь сам втянул ее, а теперь...
Катя кинулась звонить в кабинет Колосова, затем ему на мобильный. Телефон в кабинете не отвечал. А мобильник был занят, занят. «Трепло несчастное!» — Катя бросила трубку.
Рабочий день закончился. Сотрудники главка бодро потянулись к выходу. А Катя села на подоконник в опустевшем кабинете пресс-центра и уныло уставилась в окно на темный заснеженный Никитский переулок и гаснущие одно за другим окна Зоологического музея напротив. Про себя она решила: он меня просил задержаться, задержусь до восьми. Потом все, хватит. Не ночевать же тут.
Без четверти восемь она, злая и уставшая, начала лениво одеваться. Уже искала ключ закрыть дверь в кабинете, как вдруг истошно зазвонил телефон.
— Катя, добрый вечер, я внизу. Вижу, что у вас свет горит, спасибо, что задержалась. Давай спускайся быстро. Едем сейчас в один бар. Таураге там. По пути решим, как лучше взять ее в разработку.
Катя даже слова вставить не успела — Колосов уже дал отбой. Она сбросила шубу, схватила сумку из шкафа. Ладно, сдвинулось дело, а кто старое помянет... Итак, он сказал «бар». Таураге там. Что за бар? Может, ночной клуб? Какой? Танцевальный, модный, кислотный, закрытый? Никите, видимо, все равно, а ведь это важно. Атмосфера в таком тонком деле вещь первостепенная.
Катя выбросила вещи из сумки, задумалась на секунду и остановила выбор на платье. Кинулась к зеркалу поправлять макияж. Набросила шубу, сунула под мышку вечерние туфли — в машине переобуется. Не заявляться же в платьице-стрейч и зимних сапогах в этот гадючник! Бегом спустилась по лестнице, впопыхах нашаривая на дне сумки флакончик духов.
Она и понятия не имела, что ее ждет, как произойдет ее знакомство с этой Эгле Таураге и что вообще дадут для раскрытия убийств эти странные «смотрины», затеянные Никитой.
В колосовской «девятке» на заднем сиденье развалился какой-то сумрачный молодой великан. Судя по черной рубашке, подбритому затылку, массивной позолоченной цепи на запястье и припухшим от алкоголя глазам — типичный браток средней руки.
— Знакомься, Катерина Сергеевна, это — старший оперуполномоченный Скарабеевского ГОМ Иван Биндюжный, — представил его Никита. — Мы тут с ним вдвоем кое-что придумали. Тут лучше всего не мудрствовать, а действовать по аналогии.
Катя посмотрела на Биндюжного, как кролик на удава: если такие милиционеры-сыщики, то какие же, извините, братки? Он пожал ее протянутую руку так осторожно, точно она была стеклянная.