Умирать — в крайнем случае

Райнов Богомил Николаев

— Что ж, придется проститься с Ларкиным, дружище. Вы знаете, что я человек гуманный, но ничего не поделаешь: с Ларкиным придется проститься.

— А вам не кажется, что уже поздно? — спрашиваю я. — Может, Мортону уже все известно…

— Что, например?

— Например, дата отправки следующей партии…

— А, значит, вы тоже считаете Дрейка старым дураком, Питер, — с печальным укором говорит он. — Вы думаете, что старина Дрейк совсем выжил из ума…

— Что вы, я не имел в виду ничего подобного, — спешу заверить

его я.

— Имели, дружище, имели, — он грозит мне пальцем. — Ну да ладно, я не злопамятен.

Затем он возвращается к главной теме:

— Ну как, Питер, у вас найдется сил пережить такое?

— О чем вы?

— Все о том же — о необходимости распрощаться с Ларкиным. О чем еще я могу говорить?

— Не забывайте, что Ларкин — человек ЦРУ.

— Как я могу забыть такое! Именно по этой причине мы устроим в его честь скромную тризну.

— У ЦРУ руки длинные, мистер Дрейк.

— Не настолько, Питер, чтобы дотянуться до Дрейк-стрит. Здесь, в Сохо, ЦРУ не котируется, дружище. Здесь мы привыкли обходиться без ЦРУ.

Он опять подходит к бару, чтобы налить себе очередную дозу.

— Запаситесь, стало быть, нужным самообладанием, Питер, и обуздайте свою скорбь. Вы ведь знаете, я тоже человек чувствительный, но наши эмоции не должны идти вразрез с чувством долга и справедливости. Не то все пойдет прахом.

Дрейк отпивает глоток виски, не потрудившись бросить в него лед, затем опять усаживается в кресло напротив и принимается за любимое занятие: любовно развернув сигару, он старательно обрезает ее. Покончив с этим, он погружается в раздумья и облака дыма.

— Ах, это вы, Ларкин! — радушно восклицает Дрейк, когда спустя четверть часа американец входит к нему в кабинет. — Прошу прощения, что разрешил себе вторично обеспокоить вас, но совсем недавно выяснились новые подробности, нужно кое-что уточнить. Что же вы стоите? Присаживайтесь.

Ларкин садится на диван, на котором не так давно располагалась грациозная Бренда, где ему знать, что занимать место человека, переселившегося в мир иной, не рекомендуется. Садится и застывает в привычной позе с неподвижным выражением смуглого худощавого лица. Долго ждать не приходится, шеф склоняется к письменному столу и включает запись.

Приятно иметь дело с профессионалом. В течение всего времени прослушивания магнитофонной записи его разговора с Мортоном выражение лица Ларкина остается абсолютно неподвижным, и только по чрезмерной напряженности взгляда можно догадаться о том, что он сосредоточенно думает над тем, как выйти сухим из воды, как более приемлемо истолковать смысл воспроизводимых фраз.

— Ну что, придумали свою версию? — добродушно спрашивает рыжий после того, как раздалось ровное шипение, означающее конец прослушивания.

— Мне незачем придумывать, — отвечает Ларкин, переводя свой тяжелый взгляд на Дрейка.

— Этого требует материал, который вы только что прослушали, — все тем же добродушным тоном говорит шеф. — Или, может, вы станете отрицать его подлинность?

— Представьте себе, нет, — сухо произносит американец. — Мне ни к чему сочинять небылицы, поскольку правда всецело на моей стороне.

— Я не сомневаюсь, — кивает рыжий. — Вам известно о моем безграничном доверии к вам. Но я не откажусь выслушать ваше объяснение, хотя бы просто так, из чисто формальных соображений.

— На меня оказал натиск Мортон, — спокойно говорит Ларкин. — И если я до сих пор не обмолвился об этом, то лишь потому, что не считал нужным беспокоить вас попусту.

— А кто такой этот Мортон? — спрашивает Дрейк для виду.

— Мне кажется, совершенно ясно, кто он такой, — сотрудник «Интерпола». Я был знаком с ним еще в Нью-Йорке. Из-за одного нелепого совпадения он напал на мой след здесь, в Лондоне. Установил за мной слежку и на основании своих источников информации, о которых я сейчас не могу дать вам более подробных сведений (здесь Ларкин не забывает бросить подозрительный взгляд в мою сторону), выяснил, чем я занимаюсь в данный момент. Он буквально прижал меня к стенке.

Объяснение выглядит непривычно длинным для такого молчаливого человека, как Ларкин, но американец прекрасно понимает, что молчание тут не поможет.

— А что, в сущности, нужно от вас этому Мортону? — все так же формально интересуется шеф.

— Вы же слышали: он хочет перехватить большую партию наркотиков, чтобы блеснуть. Разве вы не знаете этих господ! Они готовы на все ради высоких постов и больших пенсий.

— Да, конечно, у каждого свои заботы, — соглашается Дрейк.

А потом поворачивается ко мне:

— Вот видите, Питер! Я же вам говорил, как вредно идти на поводу у собственной подозрительности. Ларкин вовсе не ведет двойной игры, как вы предполагаете.

— В сущности, я был вынужден вести двойную игру, — спокойно возражает американец. — Только она касается не вас, а Мортона. Я всячески дезинформировал его, я водил его за нос, чтобы выиграть время. Ждал, пока мы проведем две-три крупные операции и сорвем порядочный куш, а потом, если бы «Интерпол» стал проявлять нетерпение, поставил бы в известность о сложившемся положении вас, чтобы всем вовремя выйти из игры.

Ларкин умолкает, потом опять меряет меня подозрительным взглядом и продолжает:

— Однако среди нас есть еще один человек, который ведет двойную игру. Я не хочу проявлять чрезмерную мнительность, но это подтверждается информацией, которой располагает Мортон. И этот двурушник — он находится здесь, среди нас — ведет двойную игру против нас с вами.

— Логично, — признает рыжий.

Он устремляет задумчивый взгляд к потолку и, выпустив в направлении хрустальной люстры струю дыма, спрашивает у Ларкина: