Уникум Потеряева
Шрифт:
— Па-апрашу покинуть кабинет, — гукал Утятев. — Я не па-азволю. Я ответственный товарищ… вы мешаете! Не забывайтесь, гражданин.
— О-о… Забываюся я! А ты не забылся, окоянной? Штобы чичас деньги мне были, а то — фьюйть!
— Чего — фьюйть? — полушепотом спросил Утятев.
— А то! Не знашь быдто! — продолжала бушевать Анютка. — Живо у меня!..
Утятев встал. И — полушепотом:
— Сколь надо?
— Половину давай! — приосанилась Анютка.
— Как… какую половину?
— А своей-то доли!
— Не много ли хошь? — рассвирепел Утятев. Обхватил ее сзади, и стал толкать из кабинета. Анютка сопела, извивалась, плевала на стены. Выдохнула:
— Ну, хоть треть тогда,
— Ни хрена не дам! — пыхтел Утятев. — Ни грошика. Ступай, ступай — ишь, обнаглела, повадилась! Марш отседова, не то вызову кой-кого, пускай разберутся! Не знаю я тебя, гражданка. В первый, можно сказать, раз вижу. Хотя нет, — уборщицей работала, как же! Ходи, ходи…
Анютка кубарем скатилась вниз. На улице постояла возле дверей, пошмыгала, и — припустила в милицию. «Где она, правда-то? — думала дорогою. — Всегда не у простого человека, а у богатого. Вон он, богатей, — сидит себе, в ус не дует. А я, нещасная… Нет, я ее, правду-то, найду! Пускай мне по суду деньги отдает».
Первым, кого она увидала в райотделе, был дедко Степан. Сидел, уперев подбородок в суковатый батог. Увидав любовницу, заурчал грозно:
— Што, шалопутка, прижала хвост-от? Я т-тебе!..
— Ты пошто здесь? — пискнула Анютка.
— Пото! Вопрос с тобой решать стану. Воровка, поджигательница!
Сорвался навстречу дежурному. Анютка затаилась в уголке.
— Из какой суммы гражданка Поганкина похитила у вас шестьдесят рублей? — спрашивал дежурный.
— Из суммы семьсот двадцать рублев, — проскрипел дедко.
— И долго вы копили эту сумму?
— Как не долго! Полтора, считай, года.
— Ну и ну-у, — удивился капитан. — У вас и пенсия-то вся — шестьдесят. А жили на что?
— Дак у нее, у змеи-то… были деньги! На них и жил.
— Чудеса-а… Так ведь она уж год как не работает?
— Ну и што? А клад-от?
— Э… какой клад?
— А ты — и не знашь быдто! — задразнился дедко. — Клад-от с золотом они нашли прошлой год — дак это тебе не деньги рази?
Дежурный, по-рачьи пуча глаза, стал медленно подниматься со стула. Цапнул трубку телефона. Почти мгновенно в дежурку засунулся опер из уголовного розыска, потянул деда за рукав:
— Пойдем-ко давай со мной…
За дело взялся следователь Тягучих: мужик крутой и цепкий. Первым он вызвал дедку. Тот зашел в кабинет, постукал по стенкам батожком, огляделся, зачем-то несколько раз топнул сапогом, и сказал удовлетворенно:
— Хм. Подоконник-от по-другому покрасили. Раньше понежнее был, вроде. И стол другой. И стулья вместо табуреток.
— Что? Чего? — удивился Тягучих.
Дедко уселся на стул, засопел и пустил слезу:
— Дак ведь я в етом кабинете второй, считай, раз место имею! Молодость спомнил, вот… В девятьсот двенадцатом годе меня сюды на пролетке городовые привозили, когда за кулачную историю два года давали. Ну, и теперь… пешком, вот…
— Теперь — дело другое, — осторожно сказал следователь. — Теперь вы — потерпевший. Если, конечно…
— Да один черт! — всхлипнул дед. — Все равно помирать скоро!
— Ну, помирать… Зачем же? Пока живите… Но мне — только правду, понятно? Иначе…
Старик зарыдал.
Следующим на очереди был Демидко.
С любопытством оглядел следовательский тесный кабинет, крякнул и сразу перешел на шепот:
— Слышь-ко! Возьми меня к себе, потайным!
— Каким еще потайным? — засердился Тягучих.
— Ну, шныри-то! — моргал поп. — Сведенья достают. Я тебе все преступленья распинкертоню.
— Нет у меня никаких потайных. В уголовный розыск ступай, а сюда — не по адресу.
Демидко с сожалением развел руками:
— Не судьба, знать-то. А то бы я чмчас…
Про оргию с сожжением рассказывал смачно, облизывался.
Анютка раскололась сразу. Тихо плакала, внимательно подглядывая за следователем. Посреди рассказа спохватывалась вдруг: «Я верно говорю?»
Установить, кому принадлежал дом до революции, не стоило труда. Стали искать Федула. Когда за ним, наконец, пришли, он не особенно удивился, — стал спокойно собирать котомку, на ходу давая жене распоряжения на ближайшие годы. На допросах говорил правду.
Труднее всего пришлось с Утятевым. Ничего не помогало: ни очные ставки, ни допросы. Толмил свое: «Нет и нет! Ничего не знаю. Видом не видывал, слыхом не слыхивал». На опознаниях крутил головой: «Нет, не встречал этих товарищей. Хотя… жэньшына вот — уборщицей у нас работала, вроде! А так — нет…».
Наконец следователь, у которого на почве утятевского упрямства началась бесонница, запросил санкцию на арест. Очутившись в тюрьме, Утятев унывать не стал и сразу принялся писать жалобы.
— За правду посадили! — со вздохом признавался сокамерникам. — Вот она, правда-та матка — не в цене, вишь…
И был суд.
Тогда строго было! Нашел, не нашел сокрытое — все равно оно не твое, отдай!
Отвесили по году всем троим. Распорхнулись они, как воробьи, по разным сторонам, и никогда уж больше не встретились.
А деньги?
Ну, насчет Анютки — там все ясно. У Федула отобрали остатки золота и обратили в государственный доход. У Утятева же деньги не нашли, как ни старались. Ушлый оказался мужик! В заключении в ларек устроился — ходил, посвистывал! Освободился, и — мотнул сразу на Украину. Дом построил; дачу, машину купил. А Федул поехал домой, в Сибирь. Опять в ремесленном стал работать. Не больно, правда, денежно жил, — да тут уж и ребятишки подрастать стали, и — кто в техникум, кто на производство, кто в тюрьму… Не горюй, Федул Григорьич, они тебе на свои тюлю купят! Вот насчет Анютки — неясно как-то. Пропала, без следа исчезла, как и не было вовсе. Говорили, что видели ее в Омутнинске, посудомойкой в столовой, — да и то точно сказать не могут: то ли она, то ли нет. Дед с попом… да стоит ли о них толковать!
Вот такая история.
КАК СКАЗАНО В ВЕЛИКОМ «ДЕКАМЕРОНЕ»
Этот разговор двух маловицынцев автор подслушал совершенно случайно, — хоть и в этом случае ему тоже нет оправдания. Но — лень было вставать, лень шевелиться, и уж тем более лень затыкать уши. В-общем, что за великое дело! — ну, встретились напротив избы, где живет автор, два мужичка, ну поговорили; присели даже на время беседы на кучу дров, назначенных для распиловки. А автор лежал в ограде, за воротами, на широкой старой доске, и размышлял над небольшой даже в местном масштабе, — но для него очень серьезною проблемой. Дело в том, что сломалось топорище у колуна, и было два выхода: или вытесать топорище самому, или взять колун у соседа. Однако набегала и масса побочных обстоятельств. Если тесать самому — где взять брусок? Ведь не из всякой палки, жерди или доски выйдет хорошее, прочное, ухватистое топорище! Где взять острый, заправленный топор, чтобы обтесать материал? Да еще и — получится ли оно, топорище? Не получится — останется жалеть, что испортил неплохую деревягу, зря потратил время и силы. Перед тем надо точить топор, чтобы он сделался достаточно острым. Вбивать клинушки между железной насадкою и головкой топорища — это чтобы он надежно держался, не ударил, сорвавшись, по ноге: так недолго получить глубокую рану, угодить в больницу; или распластать важную жилу, сосуд, откуда вытечет мигом кровь; или еще того хуже — получить столбняк от бактерий на железе: такие случаи тоже бывают, сплошь и рядом.