Уникум Потеряева
Шрифт:
— Нэт доллар. Сто тисяча. Рубл. Я нэт богат. Я имет здес болшой друг. Мистер Афигнатофф. Джамбо, сана. Я принес вам привет от свой народ. Да драстует. Слава. Ура!
Мигом пространство вокруг расчистилось, и он остался один. Шоферы спешили к машинам, жалея о потерянных силах и времени. Мбумбу двинулся на остановку, к красному ветхому автобусу неясной марки. Полосатое бубу, полосатая шапочка на голове, — хоть они и были цветными, и выглядели нарядно по африканским меркам — но здесь смотрелись непривычно, и придавали владельцу зловещий вид международного злодея, сбежавшего из островной тюрьмы очень далекого зарубежья, — и, не успев сменить одежду, перекинутого гангстерским кланом в пучины вековых пространств, откуда его сам черт не сможет достать и выковырять. Подол бился о голые, худые черные
Войдя в автобус, он глубоко поклонился и произнес:
— Джамбо, сана. Драстуте. Я из страна Набебе, привет от мой народ. Имет здес друг. Ура.
Люди молчали, обнимая сумки, — хоть, в-общем, не проявляли неприязни. Один пьяный дядя даже оттиснул на заднем, широком сиденье других пассажиров, и кивнул Околеле: садись, мо! Тот вежливо кивнул и аккуратно внедрился маленьким, клинышком, задом. Здесь было высоко: поверх голов проглядывались все шири и дали, лежащие за окнами автобуса.
Он никогда не бывал раньше в русской глубинке: знание этой страны ограничивалось Москвой, унылыми фильмами, фотопейзажами с обязательными березками, — ни одной из них он так и не мог узреть в открывшейся ему перспективе. Но что-то и отпустило, позволило вздохнуть глубоко и свободно. Было неуловимое, роднящее местность с саванной, при всей абсолютной непохожести: мощь в просторе, в угрюмой статичности дальних лесов, — да и деревянные дома вдоль дороги были не столь убоги и мертвы, как обсказывали африканцу некоторые знатоки русских земель, в том числе и из их жителей. Между домами ходили люди, ездили машины, женщины носили воду на изогнутых палках, перекинутых через плечо. Дорога тоже оказалась вполне приличной: ни ям, ни ухабов, ни горящих машин с трупами на обочинах. Только кондукторша заставила волноваться, вселила тревогу:
— Эй, господин! Товарищ негритян, я вам говорю!
— Сколко? — Мбумбу вытащил стотысячную купюру — весь свой капитал.
— С иностранцев в трехкратном размере. Притом у вас багаж, — она показала на кейс, — значит, в шестерном. Платите сорок тыщ.
С остальных она, однако, брала только по три. Он протянул было деньги, но сидящий рядом пьяный толкнул его руку, и сказал внятно:
— Свали, овца гребаная. Ты че лепишь? Человек в гости едет. Я тебе за него чичи [19] выну.
19
Глаза (жарг.).
— Молчи, пидар гнойный, — отвечала она. — Заманал.
Однако деньги требовать перестала, не заикаясь даже об обычном билете.
Мужик мощной рукою обнял плечи черного скитальца.
— Эх, друг! Хинди, руси — бхай, бхай! [20] Фидель Кастро Рус! Тебе куда надо? По культурному обмену? — выхватил из рук листочек с адресом: — Тор-фобрикетная. Четвертая. Эй, братва! Кто знает, где такая улица? Как туда проехать товарищу?
— Как не знать! За городом, у прудов.
20
Индийцы, русские — братья! (инд.)
— Не ври. Совсем в другой стороне, где шестая ТЭЦ.
— Да… толкуй! Это у весоремонтного завода, бывшего патефонного.
— Совсем, совсем не так! Сорок девятый автобус, остановка Заготскот.
— Ну, ебенамать, заболтали… Я точно знаю: на электричке до Промзоны, и в гору. У меня там шурин живет.
— Не слушайте их, черный мистер. Это в самом центре почти, за тюрьмой. Стройтрестовскую общагу минуешь — и сразу направо.
— Ты не горюй! — воскликнул сосед, хлопая Мбумбу большой ладонью. — У нас не пропадешь. Мы, брат, такой народ… Давай споем, кучерявый…
— Вечер тихой пе-еснеюНа-ад рекой плыве-от…Дальними зарни-цамиСве-етится заво-од!..?подтянул ему чистый, звонкий женский голос.
— Где-то поезд ка-атитсяТо-очками огня-а!..— дружно хватили остальные пассажиры.
— Где-то под ряби-инушкойПарни ждут меня-а!..?расквасив рот, выводила кондуктор-взяточница. Слезы катились по ее пористому лицу. В зеркале видна была мощная пасть старательно поющего шофера.
«Русский народ, — думал Околеле. — Русский народ».
На автостанции пассажиры сердечно простились с экзотическим попутчиком, приглашали в гости — однако адреса никто почему-то не оставил. Приземистая станция полна была вони, сквозняков, подозрительного народа: заглянув туда в надежде перекусить, африканец мигом вылетел на свежий воздух. Тут уже чувствовался город: летели, звеня, трамваи, валко тащились троллейбусы, сновали машины. Околеле расстегнул кейс, и вынул из него тяжелое красное полотнище. Поднял, растянул руками над головою, и крикнул:
— Джамбо, сана! Драстуте! Ура! Привет от народ Набебе!
Именно так, по замыслу, должен был выглядеть его первый шаг в городе, где предстояло жить. Предельная демонстрация дружественных чувств и намерений. Пусть люди оценят, что он пришел к ним с добром, и только добром. И добрым будет свет Учения, которое он понесет со своим другом этому народу.
Тем временем, привлеченные непривычным цветом кожи и одеянием, вокруг него начали кучковаться разного рода личности; когда Околеле, держа над головою обеими руками алое расшитое полотнище, двинулся в сторону центра, толпешка последовала за ним, прирастая дорогою. Какой-то тип подскочил с длинной палкой, и подвязал ткань; таким образом, негр превратился в знаменосца во главе колонны; на полотнище гордо читалось: «Победителю социалистического соревнования по итогам IV квартала». Флаг этот он упер от хижины своего отца, могучего вождя племени нгококоро. И мечтой его было — явиться с ним к дому исповедника Учения мr. A. B. Affignatoff, и вручить как залог совместного вступления на Правильный Четырехчленный путь. Дорогою он пытался остановиться, чтобы выяснить, как пройти на улицу 4-я Торфобрикетная, к дому nuмвеr 16, - но возникшие по сторонам два ассистента строго пресекали такие попытки: сначала один, а потом другой так двинули его плечами, что он моментально вернулся на свое место, и больше не рыпался.
Колонна под красным знаменем, между тем, росла, и она подчиняла вожака: уже черный гость не мог шагать туда, куда захотел бы, а двигался сложным маршрутом, повинуясь стихийному разуму. Путь этот был хаотичен лишь с виду, — на самом деле людей вела неумолимая логика. В толпе вспыхивали песни («Это первый признак русской натуры», — размышлял Мбумбу), и самые разные: «Смело, товарищи, в ногу», «Когда я на почте служил ямщиком», «Любовь нечаянно нагрянет», «Два кусочика колбаски», «Вернулся я на родину», «Сиреневый туман над нами проплывает», «Я помню тот Ванинский порт»… Вскоре все оказались перед большим зданием в форме параллелепипеда, с множеством окон. Африканца подняли на небольшую приступочку, и он стоял на ней, сжимая древко и зябко поеживаясь. Рядом с ним первый оратор молотил воздух кулаками и гневно клеймил продажный режим. Его оттолкнул другой, и принялся клеймить режим предыдущий. Следующий, холеный господин, сетовал на то, что трудящимся не платят зарплату, и они дошли до последней черты. «Вот поглядите, — он указал на Мбумбу. — Штаны человеку не на что купить».
Внезапно завыли сирены, автобусы и машины серого цвета охватили полукругом место митинга; от них спешили люди в касках, со щитами. У Околеле упало сердце: он решил, что сейчас же здесь начнут рубить всех на куски и выдавливать глаза. Но полицейские не были слишком агрессивны: они подходили к трибуне, и стояли, опершись на щиты, ждали команд.
Молодой подполковник поднялся на приступок, рядом с Мбумбу, вежливо оттесняя его, и объявил: «Митинг незаконный, прошу всех разойтись». Люди замолкли, и пошагали каждый в свою сторону. Заморский гость, скатав флаг и взяв его наперевес, тоже побрел уныло, куда глаза глядят. Спросить у солдат правопорядка, как добраться до 4-tоrfоbrikеtnаjа-strееt, он побоялся. Не прошел он, однако, метров и пятидесяти, как услыхал: