Уникум Потеряева
Шрифт:
Пашка зашел в лопухи, за фуражкой, нагнулся, — неведомо откуда выскочивший котенок фыркнул и ударил его лапкой. Так вот кто спал на его животе! Пепельно-серый, в черных тигровых разводах. Ах ты игрун, зверь!
Еще профуры вытащили из внутреннего кармана кителя красивую позолоченную цепочку — рассудив, верно, что молодому парню она ни к чему. А Пашка очень дорожил ею, и вез в подарок матери. Он выменял ее у одного зека на литр водки, по лагерным понятиям это была высокая цена. Однако цепочка и стоила того: мелкая-мелкая, сверкающая, она ласкала
Длинный низкий гудок пролетел над городком. И далеко за прудом показался поезд — точь-в-точь такой, какой вез Пашку несколько часов назад. Он тотчас вспомнил все, и испуганные ноги взметнули его над зеленою плешкой.
Автобус!..
По сорной тропинке он припустил к станции, — и остановился на тонкий, трепещущий из-за спины звук.
— А ты чего? Пош-шел, ну?!
Котенок прыгнул и потерся мордой о ботинок. Пашка, фыркнув, припустил дальше.
Одинокий автобус всасывал последних пассажиров… неужели успел? Шофер лениво ворочался в кабине.
— На Шкарята?
— Ты откуда выскочил? Пыльный, в репьях…
— Мне только чемодан взять — там, у кассира.
— Вали его на рюкзаки — вон, дачников полная утроба…
Котенок, подобрашись, зацепился за Пашкину штанину и полез по ней наверх.
— Эт-то еще что за притча? — засмеялся шофер. — Тоже дембель?
— Да, черт… Бежит и бежит за мной, как на шнурке. Поедем — я его в окошко выкину.
— А он — под колеса. Не жалко? Пусть прокатится. Я его потом на автостанцию отнесу. Приживется — ладно, а может, еще и домой дорогу найдет. У них ведь нюх на это дело.
Он протянул ладонь, и снял котенка с Пашкиного погона.
Продравшись с чемоданом сквозь дачников, все заполнивших своей поклажею, Пашка сунул голову в кабину:
— Я последний!
Водитель кивнул, включил мотор и закрыл двери. Воздух стронулся и пошел в форточки ускоряющей движение машины. Стало легче. Котенок сидел на ветхой хламидке, постеленной поверх капотного чехла. Главная улица накатывалась на лобовое стекло, и солдат — дальний путник, Одиссей — глядел во все глаза. Угоры, небуйная зелень, милиция, раймаг, Дом пионеров, аптека, старая гостиница, ПТУ… Тень от тополя сделалась длинной, и Фуниной «восьмерки» уже не стояло во дворе училища. Обогнув пруд, автобус рванул в гору.
Когда осталось позади окраинное кладбище с гнилым забором, шофер спросил:
— Ну дак как там, вообше-то?
— Где? В армии, что ли?
— А то! У тебя какие войска? Яшка-артиллерист?
— Ракетчик. Стратегического назначения.
— Но… Командир отделения?
— Точно.
— Это ведь должность по штату сержантская. А ты младшой. Чего так?
— Нынче не очень-то присваивают, — на ходу сочинил Пашка. — Жмутся, по правде говоря.
— Уж к дембелю-то могли бы дать. Может, штрафанулся?
— Не-е, что вы! Просто сейчас до этого никому дела нет. Чего эти лычки стоят? Ничего не стоят. Все от отношений зависит.
— Но… Нынче, я слыхал, сержантов-то и рядовые бьют?
— Если старики — запросто могут отторкать.
— Самое это худое! Я вот служил еще по старому Закону: призыв в девятнадцать, три года. Тогда сержант был большой человек. Попробуй тронь! Много сверхсрочников ведь сержантами были, так что авторитет звания старались держать. И правильно. Армия есть армия, зачем в ней баловство разводить?
— Три года… ой, долго! — поежился Пашка.
— Зато солдаты были. Не глядя на нацию. Это теперь оказалось, что мы всех угнетали. Даже хохлов. А уж если от кого кости болели, так это от них. Нашто мне ихнее сало? — внезапно разозлился шофер. — Сам двух подсвинков держу! Э-эх, не разобраться! Ты чей в Шкарятах-то будешь?
— Поли Шмаковой.
— А-а, знаю. А Санушка Мурзина помнишь?
— Самый чуток… Они ведь давно уехали.
— Н-но! Мать-то твоя где, в совхозе?
— Нет, она в связи. Почтальонка.
— Ну, это хоть спокойней. Она ведь одиночка, кажись?
Пашка кивнул головой.
— Отец-от жил хоть с вами, нет?
— Недолго. Он с бригадой из Белгородской области сюда приезжал, лес заготавливать, с матерью сошелся, и остался. Два года прожил, потом уехал.
— Алименты получали?
— Какие алименты!.. Он ведь уж раньше женат был, и потом еще женился. Копейки приходили, мать так и говорила: «Не было денег, и это не деньги».
— Летун, значит?
— Да он не скрывался, просто все ездил туда-сюда: то в Костромской области жил, то в Кемеровской, то опять в Белгородской…
— Ты его и не помнишь, поди?
— Нет.
8
То деревья, то поля мчались сбоку автобуса; он прыгал на ямках, и пыль вилась за ним, словно парок от утюга в искусных быстрых руках. Пашка вертел головою, узнавая знакомые места. Сердце щемило, он моргал и жалко улыбался: что ни говори, как ни бодрись, а два тяжких года пришлось ждать этой обратной дороги! Котенок спал на хламидке, не просыпаясь даже на больших ухабах.
— Ты погляди, — толковал шофер. — Оглядись как следует. Увидишь, что не то — сразу рви обратно. Пока молодой, пока не зацепился, не оброс. Говорят, безработица — чепуха все это! Мы, автобусники, в курсе: везде можно устроиться. Только с умом подступаться надо, ну да это уж — дело твое…
Они сделали уже несколько остановок у заброшенных, полузаброшенных деревень. Там выходили люди: тетки гнулись под рюкзаками, тащили тяжелые сумки. В автобусе становилось все просторнее.
— Что вот тоже народ сюда тащит? До зимы некоторые живут. Работа с утра до ночи, избы старые, их сколько жить — столько чинить надо… Говорят, труд Богом в наказание дан — так зачем же люди сами себя наказывают?
Пашке были довольно безразличны эти разговоры: ну надо мужику скоротать дорогу, рабочее время — вот он и коротает их болтовней. Все так делают. Ах, жалко цепочки, теперь нечего и подарить матери! Может, надо было все-таки дернуть эту профуру, Зинку? Хоть не было бы так обидно.