Уникум Потеряева
Шрифт:
Накинулись Нинка с Танькой, прижали его к койке. Голосила Пашкина мать. Завозился, заухал Ванька Корчага. Гунявый вихляво совался по горнице. Котенок бегал за ним, играя шнурком развязавшейся кроссовки. Не глядя, Толик нагнулся, схватил его, размахнулся…
— Эй! — крикнул ему Пашка. — Учти, ты: убьешь или изурочишь зверя — живым не выйдешь.
Страх пропал — словно рев дяди Миши успокоил его. Пашка вспомнил, как подобные сцены протекали в казарме, память пробудила жестокость и силу, — теперь он знал, что надо делать.
Гунявый остановился,
— Гляди, дубак, и сам не выйдешь…
— Я-то дома. Здесь родился, отсюда и вынесут.
— Х-ха!.. — Толька стряхнул котенка на пол. — Ну, ты крутой… Покурить не хошь? Не бойся, не трону…
— Ой, не ходи с ним! — визгнула мать.
— Валил бы ты, шпынь, отсюда, — молвил Габов. — Ох, дотусуешься не до хорошего.
— Ну и не обращали бы внимания, — улыбнулся Гунявый. — Подумаешь! Мало ли какие у выпившего человека разговоры, дела. Пошли, служба!
17
— Ты надолго домой? — спросил он первым делом, оказавшись на кухне. — Учти, я в этом не заинтересован.
И снова надо было напрягать хмельную, уставшую за день голову. Что-то, что-то надо ему сказать… Будоражащая, жужжащая искорка бегала внутри мозга, и никак не ладила уколоть в нужное место. А, вот же!..
— Да, знаешь… Я прокинулся уже кое-с-кем. Не советуют пока уезжать.
Надо было еще суметь это сказать: лениво, вполголоса, с внутренним нажимом.
— Нно?.. С кем, если не секрет? С Кочковым? С этим гулеваном? Неходовая часть. Они в моих делах голоса не имеют.
— Ну, зачем? У меня есть серьезные знакомства. Сашку Фетиньева, Фуню — знаешь?
— Так… — Толик медленно выпрямился на табуретке. — Нно… и что?
— Друг мой доармейский. Большие были кореша. К кому же, посуди, мне было еще идти?
— Нно… Волну гонишь, ракетчик?
— Зачем? Узнай при случае. И про тебя, кстати, токовали.
— Нно?..
— Ничего так особенного. Давно ли знаю, что за человек… Но я, в отличие от тебя, парашу не нес, гадство не подстраивал…
— Копают под меня… — Толик судорожно дернулся. — Кому-то надо… Мол, я не на том месте сижу. И — что теперь? Тебе предлагали?
— Больно мне надо! — беспечно ответил Пашка. — Я пока сам по себе.
— Если не врешь — держи кардан, — Гунявый протянул руку. — За мной не пропадет. А за то, что получилось, не обижайся. Суди по факту: явился дубак, мент. Да еще в лагере ты так меня кинул… Ты вот что: подходи ко мне. В гости. Теперь я твой должник.
— Ты о чем?
— Погоди, узнаешь…
В горнице Нинка шлепала по щекам распластавшегося на кровати мужа. Вдруг махнула рукой, и устало сказала:
— Ну его к чемору! Ну и вечер, тетя Поля. Дурной какой-то. Даже не попели. Давай-ко, сестра! Тетя Поля!
И они затянули «Очаровательные глазки». У сестер были чистые, сильные голоса, не подпорченные еще житейской хрипотою.
— В них столько жизни, столько ла-аски,В них столько страсти и огня-а…— Я опущусь на дно морское! —выводила старшая, и сразу за нею вступала Танька:
Я поднимусь за облака…Отдам тебе я все земно-ое…Лишь только ты лю-уби м-меня-а!— Хорошо-о! — крикнул, поднимаясь, Ванька Корчага. — Пей, гуляй! Да-ко и мы споем!
И он затрусил по полу, подстукивая босыми пятками:
— Ой ты сукин сын комаринской мужик,Он куды-куды по улице бежит?Он бежит-бежит поперды-ват!На ходу штаны поддерги-ват!И-и-ыххх!..Дядя Юра бешено выругался, схватил его и потащил к порогу. «А, сука! — орал Корчага. — Кулак, кровосос! Унисстожу-у!!»
— О! О! — веселился им вслед Гунявый. — Пр-рально! Кинь ему в торец!
Вернувшись, Габов оглядел примолкшую компанию.
— Испортил, сволочь, песню, — сказал он. — Ну… знать-то, и всей музыке конец.
Пашка сел на табуретку, закрыл глаза. Ничего, уж он отоспится… Только надо… надо проводить народ… Таньку… Таньку… жениться на ней, бляха-муха… чем худо будет?..
Он встрепенулся, оглядел озаренную светом горницу. Танька с Гунявым стояли в углу, о чем-то говорили. Она кивала безучастно. Увидав приближающегося Пашку, они разделились, обтекли его и исчезли.
Пашка дотронулся до стены, сунул нос в дырку от порванных обоев. Пахло мхом из паза, старым деревом, сухой бумагой… Он пошел на кухню.
— Ой, я не знаю! — ответила мать на вопрос о Таньке. — Вот только была, и делась куда-то. Домой, поди-ко, усвистала. Упустил ее? Вот так кавалер!
Подкрался Толик, толкнул тихонько:
— Ну, ты как? На покой? Устал?
— Чепуха… По двое суток на ногах выстаивал. А чего?
— Я ухожу. Ты давай-ка, подгребай к моей избушке. Где-нибудь через часок.
— Зачем?
— Солдата надо встречать, как положено. Мы ведь теперь не враги, верно? Так вот, обещаю: словишь кайф.
— Травка, что ли? Так это бесполезно. У нас в роте баловались ребята, а я не стал даже пробовать.
— Фраер, что ли? Мужичок?
— Нельзя! — внушительно сказал Пашка. — Все деловые завязывают. Вон Фуня — даже вина капли не пьет. Что ты, такие времена!
— Нно… Опять кидня пошла. Ты вот что: приходи, если зовут. В одной упряжке, похоже, бежать придется. Надо ладить. И я обещаю: будет тебе полный кайф. Без травки. Век свободы не видать, ну?! Только стукни. В дверь там, в стекло.
Он ушел. Пашка заглянул в горницу; гости исчезли, лишь дядя Юра, лежа одетый поверх кровати, тихо разговаривал с матерью.