Уникум Потеряева
Шрифт:
А дело в том, что Санко Лобанов не захотел после армии возвращаться в Потеряевку. Он не стал вербоваться: пропадешь, испакостишься на этих вербовках! — а обосновался в Малом Вицыне, и по военному билету устроился в пожарку. Так вот: полгода ушло у него, чтобы получить паспорт и стать свободным от колхоза человеком! Мать совсем обнищала, таская из Потеряевки подарки то одному, то другому начальнику: мед, масло, куриц, ягоды и овощи ведрами, мешками. Больших, больших трудов стоило дело: и это несмотря на то, что пожарная охрана — тоже ведь внутренний орган, часть МВД. Солдат, отслужил в армии — а поди ж ты! Такие вот были порядки, если кто не знает, или забыл. Потом он женился на Дашке, сначала они жили в райцентре на квартире, потихоньку строились; Дашка выучилась на швею: всегда, мо, при шабашке, и есть возможность обиходить семью. О, они были большие хитрованы! Напряглись, купили старую машинку; хорошо, в городе оказался мастер по этому делу, высланный эстонец Ыыппуу Мюэмяэ: все починил, наладил, застрекотала. В мастерской-то много не заработаешь, но появился со временем свой клиент: вот он-то и давал навар. И сколь не подбиралось БХСС, ничего не могло доказать: попросили и шью, а материал не мой, и не запретите поработать в свободное время для знакомых! Санко вкалывал трактористом в межколхозной, тоже неплохо зарабатывал, а ребенок всего один, дочка Леночка, Ленусик. И вот они жили в своем хорошем доме, при заработках и подкопленных деньжатах, и вдруг раскатали губу: хватит, мо, с нас этой глухомани, поедем жить в самый Емелинск! С переездом-то не было особых проблем: один дом здесь продали, другой там купили. Думали зажить не хуже, и показать еще городским, как надо обустраиваться по-настоящему, а вышло-то это дело с запятой: например, выяснилось, что даже
А с дочкой… Учиться тоже много не захотела, успехи-то были скромные: пойду, мо, мама-папа, в ПТУ, буду тоже швеей. Что ж, профессиональная подготовка — тоже важно, сама-то ведь самоучкой брала, что тоже хорошего? Пошла учиться. Как-то раз не пришла ночевать, другой: у подружки, мо, собирались, засиделись, то-друго… Пришлось крупно разговаривать: что за дела, для молодой девушки! Вдруг опять не явилась, всю ночь не спали, утром бросились в училище, — вот тут одна с ихней группы и шепнула, где искать. Нагрянули — точно! В абортной. Чуть не умерли оба. Привезли домой, стали пытать. От военного, говорит, курсанта. И все, дальше — молчок. Решили так: пускай забирает документа из этого своего развратного училища, и устраивается куда-нибудь. Не на завод, конечно, не на стройку, — там девки такие оторвы, не приведи Господи, а куда-нибудь почище, да где более пожилой коллектив. Нашли, в конце концов: Главпочтамт, на сортировку посылок. Через три месяца — повестка от следователя, побежали, как сумасшедшие; так и так, доказано три факта хищения из посылок, по подозрению задержана выша дочь, при личном обыске изъяты вещи, опознанные потерпевшими. Несколько раз — это ведь повторность! До шести лет! Вот тебе и Ленусик. А всегда была такая тихая, сосредоточенная. Ходила на подписке, и дали три года условно, как несудимой. Сколь пережили, это не описать! Мать устроила ученицей в свою мастерскую, чтобы была на виду. Ох, девка!.. Ночью придет к Дарье, бывало, ревут обе… А что поделаешь, сама виновата. Да и это, оказалось, не такое большое несчастье, что вот дальше-то было!.. Набежали как-то вечером с Санковой работы: забирайте, мо, из морга! О-о-о!.. Оказывается, шофер автобуса на конечной остановке поглядел в салон — лежит человек. Подошел — хрипит, пена на губах. Отвез в больницу, он там и скончался. Установили по пропуску, кто такой, позвонили на работу… А что случилось — никто не знает. Они выпили, несколько человек из бригады, после работы, и ушел он на автобус, все нормально… А там, видно, его и хватило. Два года до пенсии не доработал. Схоронили, вдвоем стали жить. Тогда уж в двухкомнатной жили — дом-от давно под снос пошел. Насчет мужиков Дашка дочери сразу отрезала: нечего, мо, блудить! Ищи хорошего человека, и пристраивайся к нему, чтобы без пьяни и без дряни! А где его найдешь! Да если еще работаешь в женском коллективе. Маялась так-то, ходила на вечера «Кому за тридцать» — и нашла все-таки! Разведенный, платит алименты. Среднее специальное образование, работает в Агропроме, в плодоовощном отделе, непьющий — разве что малость сухого… Золото, не зять! Одна только беда: молдаван. Сделал бабе ребенка, и назвал-то его чудно — Мирча, — так, ей-богу, в загсе и записали! — а когда тому еще и трех не исполнилось — начал вдруг на всех кидаться: вы, мо, русские, скоты, оккупанты, мы благородная нация, а вас всех надо порезать, вместе с вашим потомством! Так вот и было, тут вранья нет. Испозорил всех, да и укатил один на свою суверенную землю. Что вот делать Ленуське? Вырастит она этого молдованенка, а он пошлет всех на хрен, да и рванет следом за отцом. А как его ростить? Алиментов-то ведь нет, где его теперь сыщешь, фашиста, в чужом-то государстве? Прямо хоть реви, хоть в петлю лезь. В-опшем, как ни вертись, а жопа все равно сзади.
Вот что знала Маша Португалка о жизни своей названной сестреницы Дарьи Мокеевны Кривощековой, в замужестве Лобановой. И никогда ни разу не позавидовала, что та устроилась жить в областном городе. Что толку, всю дорогу в унижениях — и это статная-то, гордая Дашка! Мужик заморился, помер раньше срока. Вот им с Василием седьмой десяток, а иной раз такого зададут еще ночью жару — только стукоток летит по избе! А главное — ее всегда уважали, в отличие от Дашки. Может, завидовали чему-то, может, не любили, — но ведь видели же, как она работает, как ворочает в поле и на ферме, и никогда никто не скажет, что свои «Знак Почета» и «За доблестный труд» она получила ни за что. Она даже в партию собиралась вступать, — но зарубилась на райкоме, когда кто-то из комиссии задал вопрос: скажите, а некто Салазар, Антониу ди Оливейра, фашистский кровавый диктатор Португалии, случайно вам не родственник, или же просто однофамилец? Она пыталась доказать, что фамилия Оливейра, или Оливейру — одна из самых распространенных на ее исторической родине, — однако семя сомнения было уже посеяно, и ее не приняли, придравшись попутно еще к чему-то. А «Медаль материнства» второй степени за рождение пятерых детей? Двое девок, трое парней, из них только один был в заключении! Да и он не хуже других, мало ли чего не бывает… Учился в Емелинске в техникуме, угодил в плохую компанию, шапки они срывали, безобразничали на улицах, а когда всех задержали, городских отпустили до суда на подписку, а общежитских всех отправили в тюрьму, чтобы не разбежались по домам. А из тюрьмы условного приговора ждать не приходится: ступай на три года на общий режим! Вернулся — сам не свой, еле отошел. Но дома не захотел жить, усвистал в Малое Вицыно, женился на бывшей однокласснице (среднюю-то школу там кончал, в Потеряевке нету такой), живут теперь у ее родителей, уже двое девочек мал-мала. И пристроились вроде неплохо: она — в молочном продавцом, он механиком по счетным машинам, курсы кончил; а все же теща, сватья-то, жалуется порой: «Психованный, Мокеевна, ох психованный!..». Ты бы посидела в тюрьме-то да в лагере, дура, сама бы, наверно, стала психованная. А так остальные ребята — при деле, при своих семьях; правда, в Потряевке один только сын остался с ними, механизатор, остальные все разлетелись: одна в Омске за капитаном, другая в Емелинском банке бухгалтером, ходит вся в золоте; двое детей, но разведена: конечно, при такой должности женщине нужна свобода, особенно если не очень уж молода. Да парень еще мастером там же на стройке, живет с семьей в общаге-малосемейке, — знать бы, как у них там дальше получится. Конечно, пока сами с Василием были здоровые, да имели возможности — помогали, а теперь — чем поможешь? Ну картошки пошлешь мешок, внукам варежки, носки свяжешь… Вот ведь и все! Душа-то за всех болит — а кому это интересно?..
Наломалась, наробилась, все мозжит к непогоде. И все равно есть чему порадоваться, и есть что вспомнить. Взять хоть ту же поездку в Португалию, на родину. Сразу, как только немножко-немножко появилась возможность. До шестидесятых-то годов она и не вспоминала о тех местах, не то что писем не писала, боялась — посадят, осиротят такую ораву, — да и не позор ли это ей будет, орденоноске! В шестьдесят пятом, шестом ли — написала-таки письмо с помощью секретарши сельсовета, на русском языке, по адресу: Португалия, губернатору Байшу-Алентенжу. Просила помочь установить ее родственников в деревне, и сообщить, как можно с ними связаться. Отправила в обычном письме, налепив лишнюю марку.
Ответ не замедлил быть: уже через пару недель в Потеряевку наехал таинственный товарищ, и Марию вызвали вечером в совхозную контору. Там ей показали документ, и задали прямой вопрос: с какой целью она намерена вступить в письменную связь со ставленником Салазара? Салазар, Салазар, всю жизнь этот Салазар!
Да он был президентом уже во времена, когда они с матерью отправились в Испанию на заработки! И не слыхали они про него тогда плохого слова, наоборот, люди говорили: молодец, мо, твердая рука! Сколь лет держался у власти — дак, поди-ко, делал не только плохое, было и хорошее. Но ничего не сказала подтянутому товарищу, лишь покивала головою: мало ли что! Муж, дети, о них тоже надо думать. И даже письмо обратно не стала просить: пусть подошьют, куда положено. Она баба простая, работяга, крестьянка, с ней не так просто справдать.
А в другой раз, в конце семидесятых, пыталась даже, как передовик труда, выхлопотать туда турпоездку, в группе, — и были ведь такое группы, и ездили: ей ли там было не место? Вот тогда уж точно бы она все узнала, и хоть привет бы передала! Мария подала заявление, и стала ждать. Дряхленький Леонид Ильич ездил по всему миру, обмусливал каждого деятеля, обнимал даже полицейских, телевизор болтал про разрядку… А с Марией Мокеевной Кривощековой-Буздыриной-Сантуш-Оливейру обошлись на сей раз так: собрали партбюро, и принялись обсуждать ее кандидатуру на предмет выпуска за рубеж в составе туристской группы. Вопрос стоял так: действительно ли гражданка достойна такой высокой чести? Так ли безупречен ее моральный и трудовой облик? Не вздумает ли упомянутая под видом турпоездки поменять страну, уверенно идущую дорогою зрелого социализма, на ложные ценности капиталистического рая? Какой только дряни не наслушалась о себе Мария на этом собрании. И муж-то попивает, и ребята не ярые отличники и активисты, и на ферме-то беспорядок (как будто она его устроила), и помянули то письмо ставленнику Салазара… Отказать. На другой день парторг, встретив ее, подошел и стал вяло объясняться: мо, была установка из райкома, пойми, как же я мог… Мария, начавшая в то время, в надежде на поездку, вспоминать язык, ответила устало: «Ну сколько же можно на вас мантулить, рiсаrоs, [26] идите вы все еn сulо, [27] помру, никуда больше не стану проситься, гады ползучие, роrquеs!.. [28] ». Но перенесла это очень тяжело: мало, что не отпустили, еще и испозорили ни за что! — и часто стала видеть среди своих безрадостных снов то оливковую рощу, то кукурузное поле, то рожковые деревца, то женщину верхом на муле, то дедушку, рассказывающего о своих подвигах на канонерке «Лимпопо», то слышать голос козодоя из-за закрытых ставень. Так прошел еще десяток лет, проскочила быстрая чехарда с генсеками, Мария с Василием еще пуще постарели, а дети стали совсем взрослыми, разлетелись из родной избы. Вдруг однажды главный совхозный партиец (видно, мучила его все же совесть!), встретив ее так же на улице, загомонил: «Чего ж ты, Мокеевна, не едешь в свою Португалию?! Пора, пора бы уж и наведаться!» — «А што? — робко спросила она. — Опять группу набирают?» — «Какую еще группу! Ты ведь тамошняя, верно? Поди, и родня есть?» — «Не знаю, — отвечала Буздырина. — Может, и есть. Вопше доложна быть, в деревне оставались родственники». «Они тебе сделают вызов, и — вперед! Теперь это просто, поняла? Я помогу тебе написать в посольство, а там уж пойдет дело. А ты привезешь мне сувенирчик, договорились?..». «Вот спасибо, помоги, мил-человек. Мы отблагодарим, ты не беспокойся…». И они сочинили письмо: так, мо, и так, пишет такая-то: в середине тридцатых годов не своей волей, а потому-то и потому-то оказалась в Советском Союзе, жила в детдоме, а с такого-то года работаю в сельском хозяйстве и проживаю в населенном пункте Потеряевка, Маловицынского района Емелинской области, где нашла себя как труженица, активная общественница и мать семейства. Имею такие-то награды, являюсь матерью-героиней. Очень хотелось бы вновь увидать свою историческую родину, страну Португалию, но не знаю, как это оформить, и поэтому решила обратиться к вам за помощью. Если у меня осталась родня, то искать ее надо в такой-то деревне провинции Байшу-Алентенжу, откуда я и сама родом. Может быть, туда вернулась моя мама, Кармела Сантуш Оливейру после окончания испанской войны? Там еще оставался дедушка Карлуш и четырехлетний братец Луиш, нельзя ли узнать о них, хотя дедушка, наверно, уже умер, потому что еще в начале века служил на канонерке «Лимпопо». Еще она помнит маминого брата Антонио Сикейру, и его жену Жулию, тетю Флоринду, тоже какую-то родню — она точно не помнит. Хорошо, если бы вы узнали. Заранее благодарю. Доброго вам здоровья. Жму руки, с огромным приветом Буздырина Мария Мокеевна.
26
Негодяи (исп.).
27
В задницу (исп.).
28
Свиньи (исп.).
Здесь была пауза приличная: месяца полтора. С посольскими волынщиками вообще очень сложно, им заволокитить любую бумагу, чтобы не отвечать за нее — самое любезное дело; однако через именно такой срок напротив буздыринской избы остановилась черная «Волга», и поднявшийся на крыльцо господин в костюме цвета кофе с молоком поздоровался с открывшей ему дверь Марией на ее родном языке.
— Buеnоs diаs! — ответила она. — Вы к кому? За огурцами, что ли? Счас, счас вынесу…
Буздыринские малосолки славились окрест, и купить баночку-другую наезжали иной раз и городские гости. Однако господин, жестикулируя, прижимая к груди ладони, залопотал вдруг что-то быстрое, полупонятное… В глазах его стояли слезы. Она слушала; в какой-то момент завыла по-бабьи, на всю улицу, обняв руками небольшого размерами гостя и прижав к большой груди.
Оказывается, письмо то совсем не заволокитили: наоборот, о нем сразу узнало все посольство, и это был шок: как?!.. Гражданка Португалии прожила жизнь здесь, в Советском Союзе, и мы ничего не знаем?! Этого не может быть. Самые осторожные говорили о возможной провокации. Тогда решили вести разговор на языке нот: а располагает ли Советское правительство данными о проживании на его территории португальских граждан? Ответ был четок, без дипломатических ухищрений: нет, не раполагает. Так. Теперь зададим другой вопрос: не числится ли в составе вывезенных из Испании дети португальского происхождения? Снова язык документа чеканит: такими данными не располагаем. Я же говорил, сеньоры — это чистой воды провокация. Но, сеньоры, мы не можем так просто отмахнуться от текста: это сенсация, если правда! Надо отправить запрос по месту жительства этой сеньоры Буз… ди… рин… А что даст такой запрос? Мы будем писать бумаги, а потом окажется, что она просто сумасшедшая. Между тем, из Байшу-Алентенжу подтвердили: действительно, в 1936 году ушли в Испанию на сбор урожая оливок Кармела Сантуш Оливейру с дочерью Марией, и больше не появлялись, не было ни одной весточки. Считаются пропавшими бесследно. Сын одной и брат другой, Луиш Оливейру, был взят на воспитание и выращен семьей Сикейру, его родственниками по материнской линии. В настоящее время он проживает в том же селе, являясь мелкооптовым сбытчиком кукурузного масла и долевым владельцем сельской лавки; ему принадлежит также одна шестая с прибыли линии по фасовке жареной кукурузы. Эти данные кое-что подтверждали, однако не давали главного ответа. Тогда посольство, по согласованию с правительством, пошло на крайнюю меру: обратилось к советским властям с ходатайством о допуске своего сотрудника на территорию Емелинской области, в село Потеряевка, с подробным и досконально расписанным по времени маршрутом. На предмет выяснения личности сеньоры Буздыриной, и возможной идентификации ее с сеньорой Оливейру, бывшей подданной республики Португалия. Особой надежды не питали, зная, сколь неохотно пускают здесь разных официальных лиц из капиталистических стран на территорию захолустных областей, закрытых под предлогом невероятной секретности продукции, там производимой.
Как раз тогда экономика полезла по всем швам, являя огромные черные дыры, всюду введены были карточки, ленточные очереди опоясывали винные точки, обозначились первые табачные бунты; тут же объявлено было, что только перестройка, ускорение и гласность, вкупе с возрастанием роли партийного руководства, спасут державу. Главным итогом всех этих дел стал, как водится, вопрос о кредитах, каковые надо взять на Западе и использовать на благо родной страны. Однако легко сказать: надо взять! А если не дадут? Так надо повернуться к ним фасадом, распахнуть объятья и изобразить радостную улыбку: конец тоталитарному государству! Приоритет человеческих ценностей! Долой железный занавес! Соедините меня с академиком Сахаровым!
Вот как повезло Марии с политическим моментом! А то могла и до смерти не выбраться из Потеряевки, чтобы повидать родные места. Ошеломленный услышанным, португалец уехал, оставив подарки: банку оливок, банку португальских сардин и маленький японский магнитофон, прихватив в обратный путь буздыринских огурчиков. Он же велел готовиться к путешествию вместе с семейством: чем больше, тем лучше, а когда Мария принялась горестно размышлять, на какие средства предпринять этот вояж — заявил, что расходы по поездке, скорее всего, возьмет на себя правительство, до единого эскудо, это же такая радость, такая сенсасьон: возвращение Блудной Дочери!