Универмаг
Шрифт:
Фиртич легонько постучал костяшками сложенных пальцев о стол.
– Вы хотите мне что-то сказать?
Рудина молчала, пытаясь справиться с душившей ее сейчас ненавистью...
О, она могла бы ему кое-что рассказать! Рискуя собственным благополучием. Могла бы! За одну лишь искорку желания в этих прямоугольных серых глазах... «Черт бы взял тебя, Константин Петрович Фиртич, — думала она, затягивая паузу до неприличия. — Черт бы тебя взял совсем».
И Фиртич почувствовал в этом молчании какой-то особый, зловещий смысл. Он перестал стучать, выпрямился и повторил свой вопрос нетерпеливым и требовательным
– Вот принесла на подпись, — выдавила Рудина. — Коммерческий директор уже подписал. Перед командировкой.
Она приподнялась и, глядя в сторону, положила на стол свои бумаги. Фиртич бегло просмотрел их — у него совсем не оставалось времени.
– Опять Вторая обувная? Не много ли?..
Предчувствие серьезности встречи с директором ресторана полностью поглотило его. И с каждой минутой, приближающей эту встречу, его охватывало дурное настроение. Ему сейчас было не до Рудиной с ее уже завизированными Индурским бумагами. И Фиртич подписал все, что лежало в папке.
2
Ни одна реклама не выдерживает конкуренции со слухами. Возникшие в лабиринтах Большого города, слухи поначалу неуверенно просачиваются в самых разных местах, постепенно сгущаются, а спустя короткое время уже сливаются, образуя мощный поток, несущий к магазинам толпы озабоченных горожан:- не упустить момент! Завтра будет поздно...
Нередко слухи подтверждались, обретая задним числом статус предсказания. И хотя чаще оставались пустым звуком, тем не менее в душе сохранялась надежда, что рано или поздно сбудутся. Не сегодня, так завтра. Просто где-то что-то не сработало. Надо ждать и готовиться!
Слухи ничем не компрометировали себя, даже в случае полного провала. Им все прощалось. Возможно, оттого, что каждый вносил в них посильную лепту...
К концу месяца у горожан появлялся зуд в ногах. Транспорт не справлялся с наплывом пассажиров. Тротуары не вмещали потоки людей. Универмаг «Олимп», как крупнейший торговый центр, привлекал к себе повышенное внимание. Что-нибудь да будет! И горожане не ошибались. В «Олимпе» всегда что-нибудь да было... К тому же в городе давно циркулировали слухи о завозе в «Олимп» товаров особого спроса. И всем было известно, что они в продажу пока не поступали.
Люди собирались группами, составляли списки «на завтра». Фамилии вносились в ученические тетрадки. Строго по номерам. Для более четкого учета специально выделенная личность наносила чернильным карандашом соответствующий номер на ладони. Именно этот акт чем-то особенно успокаивал душу: кривая лиловая цифра на ладони приближала заветную цель, что-то уже было в руках. Как печать! В случае конфликтной ситуации ладонь как документ совали под нос «администрации» с требованием проведения экспертизы...
Похожая на итальянскую киноактрису спекулянтка Светлана Бельская значилась в первой тетрадке под номером шесть, что само собой означало прямое попадание в случае, если в «Олимпе» выбросят пудовые ковры. Слухи о продаже ковров подмяли слухи о продаже дубленок, надежда на которые как-то постепенно рассеялась.
Светлана отметилась и в другой очереди. Правда, там никто не знал, на что нацелена очередь, но отмечались дружно. Такая система «без адреса» даже удобна. Всегда ее можно «откричать» на любой подходящий товар. Уже готовая очередь с плотным, чуть ли не бронированным головным эшелоном из наиболее отъявленных крикунов и правокачателей...
Несмотря на то, что Светлана исправно оказывалась в первой тетрадке, ей удавалось увернуться от общественных нагрузок: заниматься перекличкой, вести списки или наносить на ладонь чернильное тавро. Дело хоть и почетное, но крайне канительное и рискованное...
У ярко освещенной витрины стоял летчик в шапке и с портфелем в руках. Светлана приблизилась к летчику. Остановилась. Вечерний свет от витрин и фонарей прятал все, что нужно было прятать в ее возрасте, и выпячивал то, что надо было выпятить. Косметика у Светланы первосортная, французская. В такие минуты она особенно походила на всех выдающихся киноактрис. А подобное сходство не может оставить равнодушным мужчину, тем более летчика, который сегодня здесь, а завтра там... Летчик смотрел в сторону, вероятно размышляя, стоит ли затевать бузу с очередью или плюнуть и растереть. У него был совсем еще девичий профиль и тонкая шея.
– Вы из Сиволапска? — В голосе Светланы звучали одновременно гордая неприступность и манящее кокетство.
Летчик обернулся. На его светлом лице не дрогнул ни один мускул. Сразу видать: волевой парень, будущий командир корабля.
– Из Бердянска прилетел... Что это у вас тут делается?
Светлана уперлась каблуком в дремучую стену «Олимпа».
– В вашем... Бердянске иначе?
– В нашем Бердянске иначе, — твердо ответил летчик.
– Вероятно, с товарами полная безнадега. Вот и спокойно, — продолжала Светлана плести сети.
– Не знаю, как с товарами... Но люди как люди. Нормально одеты. Ходят в гости друг к другу. А не ошиваются в очередях.
Светлану задел тон юного Икара.
– А мы тоже не все, между прочим, в очередях ошиваемся. Порасспросить, так здесь половина из вашего Бердянска, — И, шагнув вперед, Светлана окликнула какого-то мужчину, неспешно проходившего мимо.
Мужчина остановился. Оглянулся вокруг: его ли позвали?
– Вы откуда приехали? Лицо знакомое, обратилась Светлана.
– Откуда приехал, туда и уеду! — Мужчина сдвинул на лоб шапку и отошел. Но вскоре оглянулся: может, и вправду знакомы?
Светлана и летчик рассмеялись.
– Так вот, — Светлана бросила на летчика смелый взгляд, — мы тоже ходим в гости друг к другу. И одеты нормально... Ну а кое-кто стоит в очередях. Жизнь, пилот, она ведь разная.
Летчик перебросил портфель из одной руки в другую.
– Ладно. Пройдусь еще раз по Универмагу. А то закроют через десять минут, — сказал он и, кивнув Светлане, скрылся.
Светлана растерялась. Неожиданное решение молодого человека, мгновенно принятое к исполнению, ее обидело. И слова о том, что в «Олимпе» сейчас ничего нет интересного, застряли у нее в горле. Светлана неторопливо двинулась вдоль фасада Универмага. А свет, падающий от витрин и фонарей, теперь, наоборот, выпячивал то, что надо было прятать, и прятал то, что надо было выпятить. Ей хотелось плакать. Почему? Она и сама не могла объяснить. Иногда она запиралась в своей квартире, пускала в ванной воду для шума и плакала. На душе становилось легче. Вот и теперь ей нестерпимо хотелось заплакать. Глаза уже тяжелели, в горле першило. Но, подумала она, потечет тушь, потом возись с ней... И взяла себя в руки.