Универмаг
Шрифт:
После ухода Мезенцевой Фиртич вернулся на кухню. И сразу же почувствовал голод. В последний раз он ел еще до совещания. Потом стало не до еды... Он зажег газ и поставил чайник.
На подоконнике сиротливо лежала раскрытая книга. Очки Елены с круглыми модными стеклами колко мерцали в канавке разворота. Фиртичу казалось, что очки с немым укором следят за ним. Какое счастье, что Елены нет сейчас дома, какое счастье! Она сразу бы все почувствовала. И, признаваясь ей в своих неудачах, он почувствовал бы себя во сто крат несчастней.
Он любил жену. Поэтому не имел права
«Послушай! — говорил ее отец. — Ты, Константин, меня знаешь, я человек сильный. Я дам тебе магазин. Любой. В системе Хозторга. А это золотое дно, ты понимаешь... Зачем тебе та девчонка, кто у нее отец! Инженеришка! Ты головастый парень. А любовь? Там видно будет. Женишься, осмотришься... Возьми меня: женился на дочери своего шефа, теперь сижу в его магазине. И жалею лишь о том, что мне дана только одна жизнь...»
Фиртич был вынужден уйти из Хозторга. Иначе он поплатился бы за свою строптивость...
С тех пор прошло двадцать с лишним лет. И Фиртич ни на минуту не раскаивался в своем выборе: Елена была его совестью, а это самое глубокое, что связывает мужчину и женщину.
В окно сыпануло снегом. Глухо заурчало где-то вверху, и через секунду громыхнул в водосточной трубе запоздалый снежный обвал... Пар с шумом вырывался из узкого носика чайника. Фиртич выключил газ. Стало тихо...
Он не мог дольше находиться в помещении, не хватало воздуха.
6
Сколько лет Анна не появлялась в этом старинном сумрачном доме! Стены, выкрашенные грязной краской, блеклые, облупившиеся. Почтовые ящики с замками в ржавых дужках. Лифт, как и много лет назад, стоял на ремонте, о чем извещала надпись на картоне.
Весенний тугой воздух падал из сквозных оконных проемов, смешиваясь со стойким, древним запахом плесени. Даже странно, что в этом доме задумали мыть к весне окна...
Анна поднялась на седьмой этаж. Окно тут начиналось почти от пола. По низкому подоконнику тянул ветерок, подвывая в пустом ведре, оставленном для обозначения коварного оконного проема. У двери Серегиной квартиры валялась автомобильная железяка...
Серега долго не открывал. Анна слышала шум воды в ванной комнате. Наконец шум стих, послышалось громыхание задвижек.
– Ну, Анка, ты даешь! Сколько можно добираться? — Серега Блинов вытирал ярким полотенцем лицо и руки. — Меня ждут, понимаешь...
Анна сбросила плащ и прошла в большую комнату. Чувствовалось, что сюда захаживают женщины, и нередко. Мягкие туфли, халат. Да и в комнате все выглядело аккуратно.
– Что-нибудь выпьешь? — Блинов достал из серванта коньяк, бокалы, апельсины. — Надо отметить твой визит. За столько лет.
Анна обошла комнату. Картины в дубовых крученых рамах, бронза, хрусталь... Всего этого не было в то время, когда Анна считалась здесь хозяйкой.
– Женился, что ли? — спросила Анна.
– Нет. Захаживают надомницы.
Теперь Анна заметила, что Блинов не совсем трезв.
– Выпил?
– Для храбрости... Но к серьезному разговору готов.
Анна села на тахту, погрузила ладони в теплый медвежий мех. Блинов наполнил свой бокал коньяком. Анна пересела в кресло.
– Ты просил меня приехать по серьезному делу. Говори.
– Не торопи. — Блинов уставился в побледневшее лицо бывшей жены. — Фиртич собирается вернуть на мою фабрику обувь. Он не должен этого делать. И ты мне в этом поможешь.
Серега Блинов отвернулся, сидел, покачивая ногой.
– Более того. Он должен начать активную реализацию нашей обуви. И в ближайшее время... Пусть договаривается с директорами магазинов, посулит им дубленки, ковры... Заинтересует... Или вывезет на периферию. Не знаю. Он человек опытный... Я же со своей стороны помогу — транспорт и грузчиков возьму на себя...
Анна встала и направилась в прихожую.
– А иначе, — Серега Блинов и не поднялся с места, — иначе будет плохо, Аннушка. И Кузнецову, и Фиртичу, и твоему Гарусову, на поводу у которого пошло управление торговли. Да и тебе, милая, несдобровать.
Анна вернулась в комнату. Лицо ее пылало. В синих глазах тяжелели зрачки...
– Значит, так ты распорядился моей откровенностью в тот вечер?! Эх, Серега, на тебе столько висит, что пойди я отсюда по известному нам с тобой адресу... Недолго бы тебе корчить из себя аристократа да разъезжать в своем блиновозе.
Серега прикрыл ладонью глаза.
– Я все понимаю, Аннушка. На волоске держусь. И я бы не играл такую карту с Фиртичем, но у меня нет выхода.
Анна сжала ладонями шею. Ее чуть длинноватый нос вытянулся, придавая лицу хищное выражение. Брови спрямились.
– Послушай, Сергей... Ты вогнал в гроб мою мать. Да, да! Ты не пускал ее к нам, не пускал меня к ней. Она всегда говорила, что ты подонок. Я же была легкомысленной дурой. Я верила тебе и не верила своей матери... Ты выманил меня из института, заставил обслуживать свою персону. Стал изменять мне. Свел меня, как последняя скотина, со своими негодяями дружками. Циниками и подлецами. Пристроил к этому мерзавцу Кузнецову. Я запуталась в ваших сетях... Но я стала взрослеть. Я многое поняла, Серега Блинов. У меня вдруг проявился характер покойного отца. И ты струсил, ты отступил, ты испугался. Все вы меня испугались. И сам Кузнецов. Но я была еще зависима от него. А теперь я почувствовала свою силу. Ты понял меня, идиот?!
Анна сорвала ладони с шеи, оставляя на белой коже багровые следы пальцев. Она задыхалась...
– Теперь я полюбила! Полюбила за то, что человек искренне любит меня... Гарусов — моя жизнь. Свет в окошке. Ты понял? У нас будет ребенок... И ты, стервец, хочешь оторвать его от меня? Грязной сплетней! Обвинить его в том, в чем он не виноват! Вся эта история с Универмагом сложилась помимо меня. Я лишь делала вид перед Кузнецовым, что сыграла какую-то роль. Но я-то знаю, что это не так... И ты хочешь еще раз ударить меня?.. Ты не сделаешь этого, Серега! — Анна поднялась.