Unknown
Шрифт:
Глаза Жанны наполнились слезами.
– Я люблю нашего короля! – почти выкрикнула она. – Я хочу для него только лучшего!
– Тогда, терпеливо жди, когда он сам тебя призовёт. Ты же не требовала от Господа всего и сразу, так ведь? А Он, насколько мне известно, испытывал тебя достаточно долго. Теперь король просит терпения и понимания. И, как Божий помазанник, просит этого и от Его имени тоже. Разве святые, которых ты слышишь, об этом не предупредили?
Ла Тремуй уставился на девушку с недоумением, так грубо наигранным, что последняя фраза прозвучала откровенной насмешкой.
Огорчённая Жанна не знала, что ей делать.
Ещё
– Что он может? – сказала она Клод, когда вернулась к себе после приёма. – Он такой же подданный его величества, как и я.
– Он может помочь королю советом.
– Я тоже это могу, – печально заметила Жанна. – Король просто не хочет слушать…
Она не стала говорить о том, что советы королю уже давал Алансон – её прекрасный герцог, который плевать хотел на настроения при дворе, и всякий раз, когда был рядом, а вокруг Жанны образовывалась пустота, заполнял эту пустоту высокомерно и величаво. Его поддержка дорогого стоила – за Алансоном всё ещё стояла армия и те капитаны, которые бились рядом с Жанной за Турель и Орлеан. Но, видимо, даже этого было недостаточно, чтобы убедить Шарля.
Можно было бы, конечно, пойти к герцогине Анжуйской. Она когда-то ясно дала понять, что после коронации дофина всё будет очень хорошо, о чём Господь пошлёт свой знак уже через Клод. Но пока становилось только хуже. Да и робость мешала. Как ни пыталась Жанна в себе разобраться, она так и не смогла понять из-за чего страшится идти к мадам Иоланде. Их последний разговор перед выступлением на Орлеан был достаточно душевным, но, может быть поэтому Жанна и стеснялась обращаться к всесильной даме, считая себя не вправе напоминать об обещанном когда-то. Она и так чувствовала, что становится похожей на докучливую попрошайку. А герцогиня, как казалось, была очень заинтересована в судьбе обеих девушек. И, раз ничего не говорила и никак не проявила себя до сих пор, значит, время ещё не пришло.
Как всякий человек, одержимый какой-то идеей, Жанна тут же сделала нужный ей вывод – всё так происходит только потому, что миссия её не выполнена до конца. «Я дала дофину всего лишь корону, а должна дать столицу и всю страну!». Поэтому, когда Клод снова заговорила о возвращении в Домреми, она ответила отказом более решительным, чем в первый раз.
– Королевский двор не вся Франция. Нельзя обманывать ожидания тех, кто ещё верит в меня, – твёрдо сказала она, имея в виду армию и тех горожан, что приветствовали её на всём пути до Суассона.
Верящих, действительно, были толпы. Где бы ни проходило победоносное французское воинство, везде находились добровольцы, горящие желанием встать под знамя Божьей посланницы. А комендант Суассона Гишар Бурнель, приветствуя
– Если я попрошу вас, вы пойдёте со мной на Париж? – спросила его Жанна.
– Хоть в пекло! – воскликнул растроганный комендант.
– Я не веду в пекло, – нахмурилась Жанна, – я спасаю страну и ваши души…
– Как они все не понимают?! – негодовала она позже, сидя с Клод в отведённых для Девы комнатах. – Это не просто моя блажь! Я не хочу новых смертей, поэтому так настаиваю! Если мы выступим на Париж сейчас, поход может оказаться бескровным! Но каждый день промедления даёт преимущество нашим врагам, а каждый день увеселений снижает боевой дух солдат! Ещё немного, и даже Глас Божий не сумеет поднять это войско!
Клод ничего не ответила.
Она смотрела из приоткрытого окошка на небольшой отряд, во главе которого король и Ла Тремуй куда-то направлялись, и вдруг поняла так ясно, что стало даже не по себе – Жанна никому здесь уже не нужна. Ей ничего не дадут сделать, чтобы она стала не нужна вообще никому и нигде. Но и не отпустят, потому что единственное, чего от неё сейчас хотят, это её гибель.
* * *
Зал, где происходил приём герцога Бургундского словно напрягся всеми стенами и арками, в изгибах которых чувствовалось такое же ожидание, как и в людях, стоящих под ними.
– Я привёз вашему величеству подарки, – сказал Филипп после того, как церемония приветствий закончилась. – Трёх жеребцов и восемь кобыл. Ещё целый выводок щенков от лучшей охотничьей суки из моей псарни и обученного сокола. Сокольничего тоже подарю. – Герцог засмеялся, призывая посмеяться и всех присутствующих, но на призыв бодро откликнулись только бургундцы. – Если ваше величество желает на всё это взглянуть, нам достаточно подойти к окну.
Шарль замялся. Он ждал этой встречи с Филиппом и подготавливал себя к тому, чтобы быть перед ним королём – серьёзным и решительным. Однако, герцог сразу задал встрече какой-то легкомысленно-шутливый тон, так нелюбимый Шарлем с детства. Филипп стоял сейчас с той же ухмылкой на лице, с которой когда-то придворные Изабо обращались к её младшему сыну, не считая необходимым выказывать хоть немного того почтения, которого заслуживает сын короля.
Шарль готов был растеряться. Но злость на судьбу, на всех и вся за то, что довелось родиться под звездой бесконечных испытаний, придала сил, и он снова ощутил то давнее спокойствие, испытанное уже когда-то, в день первого приезда в Анжер. С одной лишь разницей. Тогда он впервые понял, своим детским сердцем, что может к кому-то привязаться и опереться на эту привязанность, а теперь, оборвав все связи, словно взлетел, как освободившаяся от пут птица, и увидел, до чего шатки опоры вокруг.
– Я посмотрю ваши подарки позже, герцог, – сказал он без улыбки. – Сначала дело, а уж потом решим, есть ли у нас повод радоваться.
– Было бы желание, а повод для маленьких радостей всегда найдётся, – попробовал удержать прежний тон Филипп.
Но король, стоящий перед ним, как будто наглухо закрылся и заранее пресёк все возможности задеть в нём живого человека.
– Думаю, пора приступить к делу, – холодно сказал он.
И вопросительно взглянул на Ла Тремуя. Тот мгновенно подался вперёд.
– В кабинете всё готово, ваше величество. Угощение, вино…
– Секретарь на месте? – оборвал король.
– Конечно, сир.