Употребитель
Шрифт:
Но я родилась девочкой, и, как я ни желала другого, это невозможно было изменить. Мне предстояло таинственное превращение из девушки в женщину, и это казалось мне каким-то чудом, проявлением магии. Чьему примеру я должна была последовать? Я мечтала, чтобы меня кто-нибудь просветил, но моя мать, Тереза, для этого не годилась. Она казалась мне слишком тихой и скромной. Я не хотела быть похожей на нее. Мне хотелось большего. К примеру, мне хотелось выйти замуж за Джонатана, а моя мать вряд ли могла рассказать мне, как стать такой женщиной, на которой Джонатану захочется жениться.
Похоже, существовали секреты, которые дано было знать не каждой женщине. К счастью, в городе была одна женщина, которая эти секреты знала. О ней говорили разное. Мужчины, слыша ее имя, улыбались (если, конечно, в этот момент рядом с ними не было жен). Она была не похожа ни на одну из женщин
На торной тропе, прячущейся в тени кузницы, стоял небольшой домик. Если бы вы его заметили, вы могли бы решить, что перед вами пристройка сарая или кузница, место для хранения чугунных чушек. Постройка была слишком обшарпанной и маленькой, не каждый признал бы в ней жилище, и все же признаки жилья чувствовались, да и тропа к этой избушке не зарастала. Тут явно мог жить только один человек, а в нашем унылом пуританском поселении на заре девятнадцатого века действовал негласный закон, запрещающий человеку жить в одиночку. Да-да, мы были пуританами, [3] не сомневайтесь. Отцы нашего города выросли в Массачусетсе и привыкли соединять религию с правлением. Однако в северных краях той территории, которой суждено было в будущем стать штатом Мэн, единственной причиной эдикта, направленного против жизни в одиночку, была необходимость: одному человеку просто немыслимо было справиться со всеми тяготами жизни в этой суровой местности. В городах, где пуританство было более суровым, на жизнь в одиночестве смотрели иначе. В одиночку легче сойти с пути истинного, совершить безбожные поступки. Запрет на жизнь в одиночку позволял шпионить за соседями, а жители Сент-Эндрю высоко ценили свою независимость и яростно отстаивали свободу частной жизни.
3
Пуритане — английские протестанты, последователи кальвинизма в Англии в XVI–XVII веках. В результате гонений часть из них переселилась в Америку. В быту отличались крайней строгостью нравов и аскетизмом, были трудолюбивы и бережливы.
Так вот, в этом маленьком домишке действительно кое-кто жил совсем один. Это была не слишком молодая женщина. Еще несколько лет — и она уже не смогла бы родить ребенка. Но она была еще хороша собой, хотя красота ее порядком потускнела. Она редко выходила из дому, а если ей случалось идти по городу при свете дня, горожане ее сторонились. Мужчины старались не смотреть ей в глаза, а женщины, наоборот, смотрели на нее в упор, с осуждением.
А по ночам — дело совсем другое. Под покровом темноты эта женщина постоянно принимала гостей. Мужчины — чаще по одному, но изредка и вдвоем — поднимались по тропинке к избушке и учтиво стучали в дверь. Если на стук никто не отвечал, гость садился на крылечке и ждал, повернувшись к двери спиной и делая вид, будто не слышит звуков, доносящихся изнутри дома. Мало-помалу звуки сменялись приглушенным разговором, затем наступала тишина, а через минуту входная дверь распахивалась перед ожидающим посетителем.
Те, кто знал о ее существовании, называли ее Магдаленой. Этим именем она сама назвала себя, когда семь лет назад пришла в наш городок. Никого тогда не удивила ее странная просьба. В город она пришла с небольшой группой странников с французской территории Канады. Ее спутники затем ушли дальше, а она осталась. Сказала, что она вдова, что ей хотелось бы пожить в более теплых краях — конечно, если жители Сент-Эндрю позволят ей остаться.
Тогда кузнец и предложил переделать свой старый сарай в маленькую избушку, а добропорядочные горожанки помогли бедной вдове обосноваться на новом месте. Каждая принесла что-то — кто покосившийся табурет, кто немного чая, кто старое одеяло. Потом женщины велели своим мужьям принести вдове дров и растопки. Когда у женщины спросили, чем она сможет заниматься, чтобы заработать на жизнь, — шитьем, прядением, вязанием, или, быть может, она знахарка или повитуха, та улыбнулась и опустила глаза, словно хотела сказать: «Я? Но что я могу уметь? Мой супруг обращался со мной, как с фарфоровой куколкой. Я ничего не умею, так чем же мне заработать себе на жизнь?» Наши добропорядочные жены ушли от нее озадаченные. Они цокали языком и качали головой. Они не знали, что сказать, кроме того, что Господь позаботится обо всех своих чадах, в том числе и об этой невинной женщине, которая пришла искать безграничного милосердия в нашем небогатом одиноком городке.
Как
В итоге ее выдали дровосеки — мужчины, по году работавшие на Чарльза Сент-Эндрю и все это время жившие вдали от своих жен. Такие мужчины учуют женщину вроде Магдалены на другом краю города, на другом краю долины, если оттуда ветер подует и если у них большая нужда. Сначала один, потом другой, а потом все они, по очереди, начали шастать к избушке Магдалены, как только начинало смеркаться. Правду сказать, дровосеки не были ее единственными посетителями, хотя и расплачивались деньгами, а не яйцами и ветчиной. Но именно через них вести о репутации Магдалены просочились в город — словно дождевая вода пролилась через край переполненной бочки. Многие добропорядочные жены вознегодовали. А Магдалена по-прежнему молчала. Пока светило солнце — она помалкивала, даже тогда, когда какая-нибудь возмущенная супруга бросала ей в лицо обвинения.
Вскоре замужние женщины, к которым присоединился пастор, организовали движение, направленное на то, чтобы изгнать Магдалену из города. Ее присутствие стало первым знаком проникновения в Сент-Эндрю греховной жизни больших городов — то есть именно того, от чего ушли в глушь поселенцы. Пастор Гилберт отправился к Чарльзу Сент-Эндрю, поскольку тот давал работу лесорубам — тем завсегдатаям избушки Магдалены, на которых можно было открыто пожаловаться.
Как ни благосклонно отнесся Чарльз к требованиям пастора, он все же упомянул о том, что у услуг, которые оказывает лесорубам Магдалена, есть и другая сторона, которую не учитывают горожане. Лесорубы повиновались природному порыву — с чем пастор скрепя сердце согласился, ведь они находились в такой дали от законных спутниц жизни. А без услуг Магдалены, кто знает, до чего могли дойти эти мужчины? На самом деле, ее присутствие было в некотором роде залогом безопасности жен и дочерей горожан.
Вот так было заключено непростое перемирие между шлюхой и благочестивыми горожанками. И это продолжалось семь долгих лет. Во времена бед и болезней Магдалена вносила свою лепту, нравилось это другим женщинам или нет. Она ухаживала за больными и умирающими, она могла накормить изможденного странника, она опускала монетки в церковную кружку, когда никто не видел, что она вошла в церковь. И я никак не могла избавиться от мысли о том, что Магдалена страдает из-за того, что все женщины в городе от нее отвернулись. При всем том вела она себя почтительно и общения с горожанками не искала.
Истинные обстоятельства жизни Магдалены оставались загадкой для многих детей. Мы видели, что наши матери избегают ее. Большинство маленьких детишек считали ее колдуньей или каким-то сверхъестественным существом. Я помнила о том, как дети швыряли в Магдалену камешками, как они дразнили ее. Я так себя не вела. Даже в раннем детстве я чувствовала, что в ней есть что-то интригующее. По всем правилам мне ни за что не стоило с ней знакомиться. Моя мать была доброй женщиной, никого не судила, но такие, как она, с проститутками не знаются, и их дочери с ними тоже знаться не должны. И все же я познакомилась с Магдаленой.
Это случилось во время долгой проповеди однажды в воскресенье. Я отпросилась у отца и пошла в уборную. Но потом я не вернулась на балкон к отцу, а вышла из церкви. Было теплое летнее утро. Я пошла к амбару Тинки Тэлбота и посмотрела на новый выводок поросят. Поросята были розовые, с черными пятнышками и редкой, но грубой щетиной. Я постояла у загона, потрогала любопытные пятачки поросят, послушала, как они смешно хрюкают.
А потом я посмотрела в сторону — туда, куда уводила тропинка. Так близко к загадочному домику я еще никогда не подходила. И я увидела Магдалену. Она сидела в кресле-качалке на узеньком крылечке, сжав в зубах мундштук длинной черной трубки. Сидела, завернувшись в плед, и радовалась солнцу. Ее распущенные волосы (какой стыд!) разметались по плечам. Части ее тела, не покрытые пледом, были стройными и нежными. Сквозь кожу просвечивали ключицы — тоненькие, словно у птички. Она не была напудрена, лишь уголки ее глаз были подведены сажей, да губы были едва тронуты помадой.