Употребитель
Шрифт:
— Похоже, все горожане тут собрались. Жаль, что я не могу остаться, но, как ты верно заметила, мне здорово нагорит от матери, если она узнает, что я тут был. — С этими словами Джонатан поправил стремя и ловко взлетел в седло, но тут же заботливо наклонился ко мне: — Ну а ты, Ланни? Ты ведь никогда особо не любила проповеди. Так почему же ты здесь? Надеешься кого-то найти здесь? Какого-то особенного парня? Неужели какой-то молодой человек привлек твое внимание?
Джонатан меня очень удивил. Этот игривый тон, этот испытующий взгляд… Он никогда не показывал, что его хоть капельку волнует, интересуюсь ли я кем-то другим.
—
Джонатан неторопливо сжал в руках поводья. Он словно бы проверял их на вес — так же, как свои слова.
— Я знаю, что настанет день, когда я увижу тебя с другим парнем — мою Ланни с другим парнем, — и мне это не понравится. Но это будет справедливо.
Я не успела опомниться от потрясения, не успела сказать ему, что в его силах этого не допустить — неужели он этого не понимал! — а Джонатан развернул коня и галопом помчался к лесу. В который раз в своей жизни я проводила его изумленным взглядом. Он был загадкой. Чаще всего он относился ко мне как к любимой подруге, и это отношение было платоническим, но бывали мгновения, когда в его взгляде я видела призыв и — смела ли я надеяться? — желание. И вот он ускакал прочь, а мне казалось, что я сойду с ума, если не разгадаю эту загадку.
Я прижалась спиной к дереву и стала смотреть на проповедника. Он пробирался к середине небольшой полянки перед толпой горожан. Проповедник оказался моложе, чем я ожидала. Единственным пастором, которого я знала, был Гилберт, и он прибыл в Сент-Эндрю уже седым и согбенным. А этот проповедник шагал прямо и горделиво. Он словно был уверен, что Бог и справедливость на его стороне. Он был хорош собой. Как-то даже неловко было от того, что проповедник так красив, и женщины, сидевшие близко от него, сразу защебетали, как пташки, когда он одарил их широкой белозубой улыбкой. И все же, когда я наблюдала за тем, как он обводит толпу взглядом, готовясь произнести проповедь (с таким самоуверенным видом, словно эти люди ему принадлежат), меня вдруг обдало темным холодом. Казалось, надвигалось что-то нехорошее.
Проповедник заговорил громким и ясным голосом. Он рассказал о том, где уже побывал на территории Мэн и что там увидел. Эта территория становилась копией Массачусетса — в том смысле, что повсюду горстки богачей распоряжались судьбой своих соседей. И что же это приносило простому человеку? Суровые времена. Простой народ нищал. Честные мужи, отцы семейств, попадали за решетку, а их жены и дети были вынуждены продавать землю и оставались ни с чем. Я с удивлением заметила, что некоторые горожане согласно кивают.
«Народ хочет — американцыхотят, — подчеркнул проповедник, потрясая Библией, — свободы. Мы сражались с британцами не только ради того, чтобы место короля заняли новые господа. Землевладельцы в Бостоне и купцы, продававшие свои товары поселенцам, — не более чем грабители. Они занимаются воровским ростовщичеством, а закон для них — собачка на поводке». Сверкая глазами, проповедник обводил взглядом толпу горожан. Их согласный ропот вселял в него уверенность. Он начал ходить из стороны в сторону по утоптанной траве. Я не привыкла к тому, чтобы несогласие выражалось столь открыто, при таком скоплении народа, и меня немного встревожило то, какой успех имела речь проповедника.
Неожиданно рядом со мной оказался Невин. Он презрительно
— Поглядеть только на них, — сказал он. — Рты раззявили.
Невин унаследовал от отца сварливый характер. Он строптиво сложил руки на груди и фыркнул.
— Похоже, им просто интересно его послушать, — заметила я.
— Да ты хоть чуточку понимаешь, о чем он речь ведет? — прищурившись, спросил у меня Невин. — Ты ничего не знаешь, да? Ну, ясное дело, как тебе понять. Ты просто глупая девчонка. Ничего не соображаешь.
Я нахмурилась и сердито подбоченилась, но ничего не ответила брату. В одном Невин был прав: я действительно понятия не имела о том, что имел в виду проповедник. Я совсем не знала, что происходит в большом мире.
Проповедник же указал на группу мужчин, стоявших поодаль от толпы.
— Видите этих мужчин? — спросил он, указывая на Тоби Остергарда, Дэниела Дотери и Олафа Ольмстрема.
Эти трое были одними из самых бедных в нашем городке, но люди не самые милосердные могли бы сказать, что они и самые ленивые.
— Он договорится до беды, — покачал головой Невин. — Знаешь, что такое «белый индеец»?
Даже самая глупая девчонка в нашем городке сказала бы, что эти слова ей известны. Несколько месяцев назад к нам пришли вести о мятеже в Фэйрфаксе. Там горожане, нарядившись индейцами, избили пристава, когда тот пытался вручить судебную повестку задолжавшему фермеру.
— И здесь будет то же самое, — кивнув, пробормотал Невин. — Я слышал, как Ольмстрем, Дотери и еще кое-кто разговаривали про это с отцом. Жаловались, что Уотфорды их обирают… — Невин плохо разбирался в тонкостях этих дел. Детям никто не объяснял про расчеты и проценты в лавке. — Дотери говорит, что кое-кто сговорился против бедняков, — поведал мне брат таким тоном, словно вовсе не был уверен в том, что Дотери говорит правду.
— И что? Мне-то какое дело, выплатит Дотери свой долг Уотфордам или нет? — фыркнула я, делая вид, что мне это безразлично. Но на самом деле я была не на шутку потрясена мыслью о том, что кто-то готов отказаться от уплаты долга. Отец учил нас, что такое поведение безнравственно, что так себя может вести только человек, который сам себя не уважает.
— Все может обернуться очень даже паршиво для твоего любимчика Джонатана. — Невин осклабился, радуясь возможности подразнить меня. — Если каша заварится, не только Уотфордам достанется. У старосты бумага на их собственность… А если они откажутся ренту платить, что будет? В Фэйрфаксе мужики три дня дрались. Я слыхал, что они констебля раздели догола и поколотили палками, так что потопал он домой в чем мама родила.
— А у нас в Сент-Эндрю и констебля никакого нет, — проговорила я, встревоженная рассказом брата.
— Скорей всего староста пошлет к Дотери своих самых здоровенных лесорубов и потребует уплаты.
В голосе Невина прозвучало что-то вроде благоговейного страха. Его почтение к властям и желание увидеть, как свершится справедливость, пересиливали (отцовская выучка, ясное дело) мечту о том, чтобы Джонатану стало худо.
Дотери и Ольмстрем… староста и Джонатан… даже чопорная мисс Уотфорд и ее такой же напыщенный братец… Я была унижена тем, что ничего не знаю. Нехотя, но все же я зауважала брата за то, что в жизни он разбирается куда лучше, чем я. «Интересно, — подумала я, — что же еще происходит на свете, о чем я ничего не знаю?»