Ураган Уайетта
Шрифт:
Прежде всего, орудия без сомнения принадлежали Фавелю, он сам видел, как правительственная артиллерия безнадежно застряла где-то на окраине Сен-Пьера. Пушки Фавеля стреляли, разумеется, не в воздух, значит, перед ними находились главные сухопутные силы Серрюрье, которые он бросил вверх по Негрито при первых же признаках опасности. Теперь огонь прекратился, и это означало, что войска Фавеля передвигаются, скорее всего вперед, атакуя пехоту Серрюрье, потрепанную артиллерийскими снарядами. Подтверждением этому могли быть новые залпы, если они будут ближе, значит, наступление Фавеля проходит успешно.
Фавель выбрал для атаки ночное
Костон был так увлечен этими рассуждениями, что чуть было не налетел на полицейский патруль. В последний момент он остановился и юркнул в тень. Патруль прошел мимо и он с облегчением перевел дух. К тому времени, когда он добрался до Росторна, ему удалось избежать встречи с тремя патрулями. Но это сильно задержало его, и когда он постучал в дверь дома, было уже очень поздно.
III
Джеймс Фаулер Доусон был удачливым писателем. Критики хвалили его и прочили ему славу лауреата Нобелевской премии, его книги раскупались нарасхват и приносили громадные доходы. Он рассчитывал на то, что в будущем эти доходы будут расти, и так как любил деньги, то всеми силами старался поддерживать в глазах читателей тот образ, который он как-то скроил по собственному усмотрению и который пропагандировался во всем мире его агентами.
Его первый роман «Тарпон» был опубликован в год смерти Хемингуэя. В это время он был начинающим писателем, поставлявшим в американские спортивные журналы очерки и статейки о том, как славно охотиться на радужную форель или о том, какие чувства испытывает человек, целясь из ружья в гризли. Успех этих статеек был средним, и Доусон жил впроголодь. Когда «Тарпон» оказался первым в списке бестселлеров, никто не удивился больше, чем сам Доусон. Он знал, что вкусы читателей переменчивы, что хорошо писать – это еще не все, и чтобы закрепить успех, нужно стать заметной фигурой на общественном небосклоне.
И он решил подхватить мантию, упавшую с плеч Хемингуэя и стать мужчиной из мужчин. Он охотился на слонов и львов в Африке; он ловил рыбу в Карибском море и у Сейшельских островов; он взбирался на горные вершины Аляски; он летал на собственном самолете и, как и Хемингуэй, попал в катастрофу. Как ни странно, везде под рукой оказывались фотографы, и все события его бурной жизни были запечатлены на пленке.
Но он все же не был Хемингуэем. Львы, которых он убивал, были жалкими, затравленными животными, загнанными в кольцо охотников, да и то он не убил ни одного льва с первого выстрела. Штурм горных вершин состоял в том, что его буквально вносили туда искусные и хорошо оплаченные альпинисты. Он ненавидел самолет, боялся летать на нем и залезал в кабину только тогда, когда было необходимо подновить свой образ. Вот рыбную ловлю он любил и достиг в ней неплохих результатов. Но, несмотря ни на что, он был хорошим писателем, хотя всегда опасался, что скоро выдохнется
Пока его образ был покрыт глянцем, пока его имя мелькало на первых страницах газет, пока деньги текли в его кошелек, он был вполне счастлив. Было приятно, что тебя хорошо знают в столичных городах, встречают в аэропортах газетчики и фотографы и спрашивают твое мнение о событиях в мире. Если случались какие-то затруднения, то одно лишь упоминание его имени всегда помогало ему, так что, когда они с Уайеттом очутились в тюрьме, он не особенно обеспокоился. Он и раньше бывал в тюрьмах – мир не раз смеялся над эскападами Большого Джима Доусона, но всегда не больше, чем на несколько часов. Символический штраф, пожертвование в фонд помощи сиротам, извинение от имени Джима Доусона – и его освобождали. У него были все основания считать, что и сейчас будет так же.
– Хорошо бы выпить, – сердито сказал он. – Эти сволочи забрали мою фляжку.
Уайетт осмотрел камеру. Здание, в котором она находилась, было старым, дверь была обыкновенная, без современных ухищрений из толстых металлических прутьев. Но каменные стены были мощные, и единственное окошко помещалось под самым потолком. Даже встав на стул, он с трудом мог дотянуться до него, а рост у него был не маленький. Он смог разглядеть туманные очертания строений во дворе и понял, что они находятся на третьем этаже здания, где размещался полицейский участок.
Он слез со стула и спросил Доусона:
– Зачем вам понадобился пистолет?
– Да я всегда ношу его при себе. Человек с моим положением часто попадает в неприятные ситуации. Всегда есть чокнутые, которым не нравится то, что я пишу, или парни, которые хотят доказать, что они покруче меня. У меня, кстати, есть разрешение на ношение оружия. Несколько лет назад я стал получать письма с угрозами, и вокруг дома происходили странные вещи. В общем, пистолет мне нужен.
– Не знаю, насколько это так даже в Штатах, – сказал Уайетт, – но здесь мы из-за этого попали в тюрьму. Ваша лицензия здесь никого не интересует.
– Ничего, мы выберемся отсюда без труда, – сердито бросил Доусон. – Главное, нужно повидать кого-нибудь поважнее этих мелких чинов, сказать им, кто я, и нас обоих отпустят.
Уайетт посмотрел на него с удивлением:
– Вы что, серьезно?
– Разумеется, черт побери! Меня ведь все знают. Правительство этой поганой банановой республики поостережется портить отношения с дядей Сэмом. Этот случай будет в заголовках всех газет мира, и этот тип, Серрюрье, не захочет усугублять свои дела, которые и так обстоят для него не лучшим образом.
Уайетт глубоко вздохнул.
– Вы не знаете Серрюрье. Он не любит американцев. Это во-первых. И во-вторых, ему наплевать на вас, даже если он о вас и слышал, в чем я сильно сомневаюсь.
Доусона задело кощунственное высказывание Уайетта.
– Не слышал обо мне? Как он мог не слышать обо мне!
– Вы слышали орудийную стрельбу? – спросил Уайетт. – Так вот, Серрюрье борется за свою жизнь – понимаете? Если победит Фавель, Серрюрье каюк. Сейчас ему не до дядюшки Сэма или кого-нибудь другого. Он, заметьте, как всякий плохой врач, предпочитает не афишировать свои ошибки. И если ему доложат о нас, то в подвале этого дома, вполне вероятно, будет вечеринка со стрельбой, и мы будем гостями. Так что я молю Бога, чтобы ему не донесли о нас. Я надеюсь, что его подчиненные достаточно безынициативны.