Урановый рудник
Шрифт:
Алексей Андреевич сидел за столом у окна в бедной, но чистенькой и аккуратно прибранной избе отца Михаила и пил чай — не чай, собственно, а какой-то мудреный сбор, искусно составленный кем-то — уж не самим ли батюшкой? — из местных лесных трав. Напиток этот был душист, ароматен и бодрил почище любого кофе.
Банку с заваркой Холмогоров обнаружил на задернутой ситцевой занавесочкой полке, заменявшей отцу Михаилу буфет. Помимо заварки, там нашлась пачка соли, двадцать коробков спичек, пустая перечница и полбутылки уксуса. Никаких других съестных припасов в доме не оказалось — либо их не было вовсе, либо отец Михаил, отправляясь в путешествие, полностью опустошил свой продуктовый НЗ.
Потягивая
Нашлась здесь и довольно странная книга, повергшая Холмогорова в глубокую задумчивость. Это был сильно потрепанный сборник стихов поэтов позапрошлого века — вещь сама по себе вполне обыкновенная, если не принимать во внимание ее происхождение. Обложка сборника заметно обгорела с углов, а на форзаце Холмогоров с изумлением обнаружил фиолетовый штамп центральной публичной библиотеки города Грозного. Судя по отметкам, сделанным рукой библиотекаря, в последний раз книга выдавалась на руки в ноябре восемьдесят девятого. Изумленно рассматривая этот пухлый от старости, растрепанный томик, Холмогоров пожалел о том, что не потрудился подробнее расспросить архиерея о биографии отца Михаила, которая, судя по всему, была небезынтересной.
Книга, которую в данный момент рассеянно перелистывал Алексей Андреевич, была посвящена истории Алтайского края. Текст пестрел карандашными подчеркиваниями и пометками; чувствовалось, что отец Михаил некогда пытался найти в солидном краеведческом труде ответы на одолевавшие его вопросы. Холмогоров захлопнул книгу, долил себе чаю из пузатого заварочного чайника, плеснул сверху чуть остывшего кипятку и, вдыхая аромат, откинулся на спинку стула.
Мысли его по вполне понятным причинам все время возвращались к вчерашним событиям. Эти драматические события оставляли в душе неприятный осадок своей очевидной незавершенностью. Медвежьи следы под окнами, оставленные когтями отметины на двери и даже практически одновременная гибель отца и сына Егорьевых — все это, хоть и не было началом цепочки странных происшествий, не являлось, по всей видимости, и ее концом. Нужно было ждать продолжения, и оставалось только гадать, каким оно будет.
Ночь прошла спокойно — никто не заглядывал в окна, не шастал по двору и не пробовал на прочность дверь, которая, к слову, запиралась только изнутри, да и то лишь на деревянную щеколду вроде тех, которые до сих пор можно встретить в некоторых деревенских нужниках. Спокойствие это, однако, было обманчивым и служило Алексею Андреевичу очень слабым утешением. Следы, оставленные кем-то возле дома, были недвусмысленным предупреждением; это был самый настоящий ультиматум, предложение убираться подобру-поздорову и не путаться больше под ногами. Следовательно, присутствие Холмогорова в Сплавном кому-то очень мешало.
Но кому? Нечистой силе, на присутствие которой в здешних местах намекал в разговоре Потупа? Откровенно говоря, в этом Холмогоров очень сильно сомневался. Поверить в то, что вчера вечером под его окнами прогуливался медведь-оборотень, ему было трудно — труднее, пожалуй, чем атеисту. Невежда, во всеуслышание объявляющий себя атеистом лишь потому, что его так воспитали семья, школа и в особенности улица, гораздо больше подвержен самым
Другое дело — Степан и Григорий Егорьевы. Они тоже, видимо, кому-то мешали — мешали, наверное, уже давно, а вот умерли только теперь, с появлением в поселке Холмогорова и Завальнюка. Это наводило на размышления; похоже, Егорьевы знали что-то, чего не должен был знать приезжий советник Патриарха. И информация эта была так важна, что их убили, пока они не начали говорить.
Что они знали? О чем или о ком?
Чем больше Холмогоров думал об этом, тем чаще и неотвязнее возникало перед его внутренним взором простецкое и вместе с тем хитроватое лицо заготовителя пушнины Петра Ивановича Завальнюка. Завальнюк, как нарочно, постоянно оказывался в самом центре событий, не принимая, однако, в них непосредственного участия. Он все время лез в глаза, был рядом с Холмогоровым, обеспечивая себе тем самым стопроцентное алиби, и понимал в происходящем, казалось, намного больше, чем Алексей Андреевич.
Взять хотя бы вчерашние хождения по огороду отца Михаила в сгущающихся сумерках. Для начала такой вопрос: зачем вообще Завальнюк увязался провожать советника? Далее: почему в кармане у него так кстати оказался фонарик? Он что, все время таскает его с собой? А может быть, он взял фонарик нарочно, заранее зная, что произойдет дальше?
И вообще, если бы не Завальнюк, Алексею Андреевичу вряд ли пришло бы в голову на ночь глядя идти в темноте выслеживать медведя. С утра он мог заняться совсем другими делами, и тогда все старания того, кто наследил на грядках, — именно на грядках, где следы легче всего разглядеть непривычному к таким занятиям городскому жителю! — пошли бы прахом. Да и потом, даже если бы Холмогоров обнаружил следы утром, при ярком солнечном свете, эффект был бы уже не тот…
Так, может быть, во всем виноват Завальнюк? Что он не тот, за кого себя выдает, Холмогоров понял почти сразу. Он с самого начала был темной лошадкой, и очень может статься, что Степан Егорьев и сын его Гришка погибли именно потому, что слишком хорошо знали, кто таков Иван Петрович Завальнюк на самом деле. И за Холмогоровым вчера вечером он увязался скорее всего затем, чтобы, во-первых, отвести от себя возможные подозрения, а во-вторых, убедиться, что Холмогоров нашел все заготовленные для него сюрпризы, ничего не пропустив. Ну, и насладиться произведенным эффектом, разумеется…
Холмогоров вздохнул и одним глотком допил совершенно остывший чай. Нужно было действовать, но как? В сложившейся ситуации требовалось что-то немедленно предпринять, но что именно? В том-то и беда, что в данный момент советник Патриарха всея Руси Алексей Холмогоров не мог. ничего предпринять. Он не мог даже покинуть Сплавное, поскольку катер, единственное средство сообщения этого медвежьего угла с цивилизованным миром, ожидался еще не скоро. Принять предложение Потупы и отправиться вниз по течению в наемной лодчонке? А потом твое тело выловят из реки километров на сто ниже по течению и непременно скажут: несчастный случай, бывает… Понес же его черт на реку! И Потупа, когда к нему придут с вопросами, только разведет руками: я, дескать, его предупреждал, что это опасно, так разве он послушает? Кто он, а кто я…