Урановый рудник
Шрифт:
Проводив взглядом последнего из зевак, батюшка старательно отскоблил грязь с подошв о прибитый к крыльцу железный уголок и внес полные ведра в баню. Вода в ржавом железном баке уже нагрелась. Пара, понятно, еще не было, но отец Михаил сегодня не собирался париться — он просто хотел смыть пот и грязь.
Он опрокинул принесенные ведра в большую дубовую бочку, поплотнее прикрыл дверь на улицу, стянул с ног тяжелые сапоги и быстро, но без лишней суеты скинул одежду.
Первым делом отец Михаил вознамерился простирнуть подрясник, которому этой ночью крепко досталось, но, сосчитав горелые дыры, понял, что стирка отменяется. Стирать этот подрясник
Взяв себя в руки, батюшка уселся на лавку рядом с подслеповатым оконцем, отыскал на полке тусклое карманное зеркальце и, вооружившись ножницами, кое-как подровнял подпаленную во время борьбы с огнем бороду. Оценив плоды своих трудов, отец Михаил едва не плюнул с досады: из зеркала на него смотрел какой-то, прости господи, хиппи с фигурой профессионального боксера-тяжеловеса.
— Ну, что смотришь, твое преподобие? — мрачно спросил он у своего отражения. — Экая богомерзкая у тебя, братец, физиономия! Немудрено, что от тебя прихожане, яко от беса, шарахаются…
Тяжело вздохнув, батюшка отложил зеркало и ножницы, наполнил горячей водой таз, окатил себя с головы до ног и принялся намыливаться. Под гладкой безволосой кожей на его теле мягко перекатывались упругие бугры мышц, на левом плече виднелась поблекшая, но ясно различимая татуировка — эмблема воздушно-десантных войск. Выше эмблемы располагалась надпись «ДШБ», а снизу, полукругом — «Грозный-91». В этой потускневшей татуировке, как в досье, была заключена почти вся светская биография тридцатитрехлетнего отца Михаила, некогда известного в миру под именем Сергея Майорова.
В девяностом году студента второго курса истфака Сергея Майорова призвали в армию и сразу же после учебки бросили в адский котел первой чеченской кампании. Он был одним из тех, кто в морозную новогоднюю ночь штурмовал Грозный, и ему, единственному из отделения, повезло дожить до демобилизации. Вернувшись на гражданку и сравнив сообщения о ходе военных действий в Чечне с тем, что видел и пережил сам, он понял, как пишется история, и немедленно потерял к ней всяческий интерес. Изучать историю значило заучивать заведомое бесстыдное вранье, которое к тому же переписывалось заново едва ли не каждые десять лет. В этом занятии не было ни малейшего смысла, и Сергей, ни с кем не советуясь, написал заявление об отчислении из университета.
Увы, это не решило проблему, а только ее усугубило. В том, что окружающие именовали бизнесом, смысла было еще меньше, чем в изучении истории с целью подвести под существующий политический строй солидную научно-идеологическую основу. О политике говорить вообще не приходилось: после Чечни одно это слово вызывало у Сергея труднопреодолимое желание ломать челюсти и ребра направо и налево, чему его очень хорошо обучили в той же Чечне. А душа все болела, совесть никак не могла успокоиться, и настал день, когда Сергей Майоров вошел в первый подвернувшийся под руку храм и направился прямиком к настоятелю, имея в виду нечто совершенно конкретное. Так с лица земли исчез Сергей Майоров, и так по истечении положенного срока возник отец Михаил, приходской священник
Отмывшись едва ли не до скрипа и напоследок окатившись ледяной водой, отец Михаил оделся, воровато, ибо был облачен лишь в линялые джинсы, сапоги и старую линялую футболку, проскользнул огородом к дому и уже там, в доме, привел себя в окончательный порядок — натянул поверх футболки и джинсов старый, заштопанный в нескольких местах подрясник и водрузил поверх пышной русой шевелюры выгоревшую на солнце, вымоченную дождями и снегом, когда-то черную, а теперь бесповоротно ставшую грязно-серой скуфейку. Начистив до зеркального блеска свои тяжелые яловые сапоги и напоследок поправив на широкой груди скромный нательный крест, батюшка вышел за порог и двинулся к центру поселка, не потрудившись запереть за собой дверь, ибо не ощущал в этом потребности.
Он шагал по ухабистой полосе жирной грязи, которую местные остряки именовали Бродвеем, вежливо отвечая на почтительные приветствия встречных аборигенов. Да, приветствия были почтительными, но в почтительности этой отцу Михаилу сегодня, как, впрочем, и всегда, чудился какой-то скрытый смысл. Смысл этот угадывался не в голосах, коими произносились приветствия, а во взглядах, которыми эти приветствия сопровождались. Кто-то смотрел заискивающе, кто-то с непонятным испугом, кто-то смущенно, а кое-кто и вовсе прятал взгляд, словно побаиваясь, как бы отец Михаил не прочел в нем затаенного злорадства.
Когда отец Михаил приблизился к крыльцу обшитой покоробленными досками, выкрашенной облупившейся бледно-голубой краской хибары, служившей вместилищем местной власти, из-под ног у него с испуганным визгом шарахнулся чумазый тощий поросенок. Поросенок этот был известен всему Сплавному под именем Могиканин, ибо являлся последним из своих собратьев, ухитрившимся пережить зиму. Кое-кто всерьез утверждал, что Могиканин не пошел на котлеты только потому, что еще осенью выкопал в лесу берлогу, натаскал туда желудей и благополучно пересидел там, вдали от хозяйского ножа, долгую сибирскую зиму. Отец Михаил, хоть и был коренным москвичом, ничего не смыслящим в сельском хозяйстве, в эту байку не поверил, чем заметно разочаровал рассказчика.
Хлипкая фанерная дверь распахнулась батюшке навстречу, едва тот взошел на крыльцо, и в образовавшемся проеме возник участковый Петров, которого отец Михаил мысленно именовал не иначе как Петровым-Водкиным из-за его неумеренного пристрастия к известному жидкому продукту. Петров (Петров-Водкин), по обыкновению, был скверно выбрит, небрежно одет и на весь поселок благоухал тройным одеколоном, резкий аромат которого, увы, не до конца забивал запах перегара. Красная, вечно припухшая физиономия доблестного блюстителя правопорядка имела недвусмысленное сходство с чумазым пятачком Могиканина, который в данный момент, надо полагать, уже успел добежать до дальнего конца поселка.
Завидев отца Михаила, участковый сделал странное движение, будто намереваясь дать задний ход и захлопнуть дверь прямо перед носом у священника. Делать этого он, разумеется, не стал, но у батюшки сложилось вполне определенное впечатление, что Петров вышел на крыльцо не просто так, а с твердым намерением убраться от греха подальше, не дожидаясь неизбежного визита отца Михаила.
— А, батюшка, — пряча глаза промямлил Петров.
— Батюшка, батюшка, — ласково подтвердил отец Михаил, у которого опять возникло греховное желание хорошенько потрясти кое-кого за шиворот. — Здравствуйте, Иван Данилович. Хорошо ли спали?