Урановый рудник
Шрифт:
— Вы Потупу где заперли?
Завальнюк, который в это время закрывал дверцу печки, куда только что выбросил окурок, не разгибаясь, повернул к нему голову.
— А что? — спросил он. — Хочешь передачу отнести?
— Хрен ему волосатый, а не передачу, — сказал участковый. — Пускай ему жена передачи таскает, если не лень.
— А чего ж тогда спрашиваешь? — поинтересовался подполковник.
Он уже выпрямился и с любопытством смотрел на Петрова. Говорить участковому о том, что Потупа сбежал, он почему-то не спешил.
— Так ведь ключи от каталажки у меня, — объяснил
Завальнюк криво улыбнулся.
— Ты, Петров, как всякий истинно русский человек, крепок задним умом. Надрался, как свинья, проспал целый день, а теперь спрашиваешь, хорошо ли мы его заперли. Поздно ты, приятель, спохватился. Подорвал твой Потупа, пока ты нам у себя в кабинете байки про какого-то Кончара травил.
Как ни странно, это известие Петрова не напутало — может, потому, что в компании Завальнюка и Холмогорова он чувствовал себя в относительной безопасности, а может, по той простой причине, что он был к этому готов. Медленно, раздумчиво лейтенант вынул из кармана мятую пачку «Примы», выковырял из нее кривую сморщенную сигарету и принялся хлопать себя ладонью по карманам, нащупывая спички.
— Ясно, — медленно проговорил он. — То-то я голову себе ломаю: откуда они узнали, что я Потупу раскрыл? А это он же, сволочь, наверное, все эти штуки с лисьими головами проворачивал.
— Вполне возможно, — согласился Завальнюк.
Он смотрел на Петрова внимательно, почти как на равного, и насмешливого пренебрежения в его взгляде больше не было.
— Да не возможно, а наверняка так оно и есть, — сказал Петров окрепшим голосом. — Я ж вам говорил, это уж давно замечено, и не мной одним: как только кто-нибудь в поселке слово ему поперек скажет, заестся с ним, хотя бы и по мелочи, так сразу же — бац! — лисья голова.
— И что, — спросил Завальнюк, — все эти люди пропали без вести?
— Почему все? Только некоторые. Остальные, кто поумнее, сразу к Потупе бежали. Сложат в корзинку что бог послал — сальца там, самогоночки, яичек из-под несушки, мясца вяленого, а то и денежку в тряпочке — и на поклон. Извини, мол, Семен Захарович, бес попутал, сам не знаю, чего это на меня накатило, так ты уж, мил человек, зла на меня не держи…
— И что?
— Ну и все, как и не было ничего. Спорщик этот шелковый делается, а Потупа гоголем ходит и на всех поплевывает.
— Странно, — подал голос Холмогоров. — Вы его не любили, он вас тоже не жаловал, а лисью голову прислал только сейчас… Или это не первая? Может, вы тоже к нему с корзиночкой бегали?
— Еще чего! — возмутился участковый, но тут же сник. — Я так понимаю, — продолжал он, вертя в пальцах сигарету и не замечая, как из нее сыплется табак, — что я его вполне устраивал. Меня уберешь — из города сразу же нового участкового пришлют, а каким он будет, удастся ли сработаться — кто знает? А если каждый месяц по участковому мочить, так даже городское начальство забеспокоится — куда они там у вас деваются, жрете вы их, что ли? А со мной, — заключил он с неожиданной откровенностью, — ему удобно было.
Завальнюк поморщился, как от зубной боли.
— И ты об этом так спокойно говоришь?
— А
Он с непонятной робостью взглянул на Холмогорова и смущенно отвел глаза.
— Для Алексея Андреевича? — предвосхитив вопрос Холмогорова, удивился Завальнюк. — А ему-то это зачем?
— А ни за чем, — вяло откликнулся Петров. — Может, это вроде исповеди. Может, я исповедаться хочу! Вы же не спрашиваете, зачем священнику исповедь, правда?
— Гм, — только и сказал Завальнюк. Он выглядел смущенным.
— Я не священник, — мягко напомнил Холмогоров.
— Другого нету, — сказал Петров. — Ушел наш батюшка. Обозвал меня чуть ли не по матери, в лужу кинул и ушел. Правильно обозвал, и толкнул правильно! Только вот ушел зря, не подумавши. Говорил я ему: не ходи, пропадешь ведь! Даже пистолетом его напугать пробовал, так его разве напугаешь? Боевой был мужик, хоть и поп.
— Он срочную в Чечне служил, — неожиданно сообщил Завальнюк. — В десантно-штурмовом батальоне.
Холмогоров удивленно вздернул брови, а Петров в ответ только пожал плечами и вяло кивнул.
— А, тогда понятно… Да, что-то такое он говорил — я, дескать, крови не боюсь, такого, мол, насмотрелся, что тебе и не снилось… Понятно, понятно…
Он наконец заметил просыпанный табак, горкой лежавший перед ним на столе, чертыхнулся, бросил туда же, на стол, почти пустую трубочку из папиросной бумаги и полез в пачку за новой сигаретой. Сунув ее в зубы, Петров отыскал спички и, воровато покосившись — нет, не на Холмогорова, а на образа, — закурил.
Пепельницы на столе не было, и Завальнюк поспешил исправить эту оплошность, пока участковый не бросил горелую спичку прямо на пол и не начал стряхивать пепел в тарелку. Отодвинув в сторону занавеску, подполковник взял с подоконника банку из-под консервированных крабов и поставил ее на стол.
Петров не поблагодарил Петра Ивановича; казалось, он даже не заметил оказанной ему услуги, сосредоточив все свое внимание на окне. Холмогоров решил, что участкового опять заворожил вид стоявшей на подоконнике бутылки, но дело было явно не в этом, уж очень странно менялось у Петрова лицо. Глаза его отчего-то выкатились, челюсть отвалилась, а до этого расслабленная поза вдруг сделалась напряженной, как будто участковый собирался прямо с табурета взять, старт спринтерской дистанции.
Проследив за направлением его взгляда, Алексей Андреевич не увидел ничего особенного. Разве что ночь за окном сделалась не такой непроглядной, как полчаса назад. Теперь тьма снаружи выглядела не черно-синей, как раньше, а какой-то бурой, с багровым отливом, и в ней то и дело мелькали какие-то оранжевые сполохи.
— Йокалэмэнэ, — непонятно произнес Петров и тут же внес полную ясность: — Да это ж моя изба горит! Вот суки!
Холмогоров и Завальнюк кинулись к окну, едва не стукнувшись лбами, и убедились, что участковый не ошибся: в отдалении, как раз там, где стоял его дом, действительно полыхал пожар.