Урановый рудник
Шрифт:
Позади них заскрежетал ножками по полу и с грохотом опрокинулся тяжелый дубовый табурет. Обернувшись на шум, они увидели Петрова, который, держа в одной руке забытую сигарету, другой вынимал из кобуры пистолет. Лицо у него было зверское, как будто это не он несколько минут назад трясся и всхлипывал от животного ужаса.
— Фуражка, — сказал он неожиданно, — китель почти новый! Все ж сгорит на хрен! Суки!!!
— Молчи, дурак. Кителя ему жалко! — в сердцах сказал Завальнюк и, оттолкнув участкового, кинулся вон из избы.
Холмогоров поспешил за ним,
— Не иначе как от молнии загорелось, — иронически произнес жестокий подполковник Завальнюк.
Они торопились изо всех сил, но, разумеется, не успели — тушить было уже нечего, дом догорал. Он горел ярко и быстро, как церковная свеча; сухое дерево трещало в пламени, которое при полном безветрии столбом поднималось к небу, усеянному крупными, неправдоподобно яркими звездами.
Взметнув к небу тучу искр, с шумом провалилась тесовая крыша. Пламя шарахнулось вширь, выхватив из багрового мрака лица добровольных пожарных, которые больше не пытались ничего тушить, а просто стояли вокруг и смотрели, как догорает дом участкового. Холмогоров отметил про себя, что их на удивление мало; видимо, большинство жителей поселка давно уже ожидало чего-нибудь в этом роде и не хотело оказаться замешанным в этой темной истории. Нежелание это оказалось так велико, что люди не пришли даже поглазеть на пожар; здесь, на границе отбрасываемого пламенем светового круга, стояли только ближайшие соседи, высыпавшие на улицу из опасения, как бы огонь не перекинулся на их избы. Такой угрозы, к счастью, не существовало, поскольку ночь выдалась ясная и безветренная. Люди стояли и смотрели, не переговариваясь и даже не шевелясь. Грозная красота этого зрелища словно околдовала их, обратив в каменные изваяния.
Впереди всех на утоптанной земле по-собачьи сидел поросенок Могиканин. Его растопыренные задние ноги смешно торчали вбок, в настороженных глазках-бусинках плясали отблески пламени. Могиканин тоже смотрел на пожар, не в силах оторваться от этого зрелища; Холмогоров невольно перевел взгляд на Петрова и с трудом сдержал совершенно неуместную улыбку: все-таки участковый и Могиканин были похожи, как родные братья.
Петров встрепенулся, будто проснувшись, и обвел едва различимые в багровых сумерках лица односельчан тяжелым, ненавидящим взглядом.
— Все видели, — тихо, ни к кому не обращаясь, сквозь зубы процедил он, — все знают… Посмотреть пришли… Смотрите-смотрите, радуйтесь… Суки!
— А ты не кипятись, погорелец, — так же негромко, но гораздо спокойнее сказал ему Завальнюк. — Ты кто такой, чтобы требовать от них сочувствия? Сам-то ты много ли им сочувствовал? Много помощи они от тебя видали?
Петров промолчал, со свистом дыша через стиснутые зубы и невидящим взглядом уставившись в огонь. Там, в огне, опять что-то рухнуло, с треском взметнулись искры.
— И потом, — продолжал Завальнюк, морщась и прикрывая рукой лицо от накатившего волной жара, — с чего ты взял, что это обязательно поджог? Да нет, я не шучу, — поспешно добавил
— Ну, — по-прежнему глядя в огонь, рассеянно отозвался Петров.
— Вот тебе и «ну». Самогон ты разлил? Разлил, сам рассказывал. А самогон у кого брал? Небось, у тетки Груни?
— Ну, допустим.
— Ну, вот тебе и готовый пожар. У тетки Груни ведь не самогон, а ракетное топливо, — доверительно пояснил Алексею Андреевичу Завальнюк. — Я сам пробовал. Ей-богу, градусов семьдесят будет, не меньше.
— Восемьдесят три, — безучастно поправил Петров. — Я проверял.
— Вот, — удовлетворенно произнес подполковник. — Да еще если наш Петров впопыхах лампу опрокинул… Ну, в таком случае оно бы и без самогона полыхнуло в лучшем виде, а уж с самогоном-то полный верняк, тут и думать нечего. Эй! — воскликнул он вдруг. — Ты что делаешь, погорелец?!
Повернув голову, Холмогоров увидел, что Петров, стоя в позе горниста, играющего утреннюю зорю, допивает остатки вина из бутылки, которую он ухитрился прихватить с подоконника в доме отца Михаила. Пламя красиво просвечивало сквозь зеленое бутылочное стекло, и было хорошо видно, как с каждым сделанным участковым глотком внутри понижается уровень жидкости.
— Вот же стервец, — с оттенком восхищения сказал Холмогорову подполковник.
Петров допил вино, сунул под мышку пистолет, переложил бутылку в правую руку и, размахнувшись, швырнул ее в огонь. Бутылка беззвучно канула в гудящее, потрескивающее пламя, выбив из какого-то бревна снопик искр.
— Ну, чего вылупились?! — крикнул Петров зрителям и снова взял в руку торчавший под мышкой, как градусник, пистолет. — Валите по домам, тут вам не цирк! Разойтись, я сказал!
Зеваки начали молча расходиться по одному и парами, напуганные, по всей видимости, не столько пистолетом участкового, сколько прозвучавшим в его голосе яростным надрывом.
— Ты пистолетик-то спрячь, — негромко посоветовал Завальнюк. — Далеко ли до греха?
— Сейчас, — ответил Петров, но пистолет почему-то не спрятал. Завальнюк, впрочем, не стал настаивать, благо зеваки уже разошлись, беззвучно растаяв в темноте. Даже Могиканин тихонько слинял куда-то, словно сообразив, что он — единственный из зрителей, кого раздосадованный участковый может застрелить, не боясь уголовной ответственности.
Они остались втроем, по-прежнему стоя у покосившегося гнилого забора и глядя на уже начавший терять силу огонь, как будто в ожидании чего-то, что должно было произойти в ближайшее время. Именно такое ощущение напряженного и неприятного ожидания было у Холмогорова. Что чувствуют Петров и Завальнюк, он не знал, но его спутники продолжали стоять на месте, хотя делать им тут было нечего.
Над зубчатым склоном холма взошла полная луна — неправдоподобно красная, навевающая какую-то мистическую жуть. Будто приветствуя ее восход, в доме с шумом завалилась еще одна обглоданная пламенем стена, в небо взметнулся новый фонтан искр.