Уравнение Шекспира, или «Гамлет», которго мы не читали
Шрифт:
II. ЛЕВ ТОЛСТОЙ И ГОЛЫЙ ШЕКСПИР
Но не будем сейчас гадать, как на самом деле зовут Автора – перед нами стоит другая задача. Мы собираемся прочесть всего одну пьесу из тех 37, которые по общему признанию принадлежат перу Великого Барда. Но эта пьеса не менее таинственна, чем ее автор – в литературном мире она считается столь же неразрешимой, как проблема вечного двигателя в физике.
Вот, например, признание крупнейшего советского исследователя творчества Шекспира А. Аникста:
«Гамлет» – наиболее проблемное из всех творений Шекспира <...> представляет собой проблему также и в специальном литературоведческом аспекте.
На самом деле эти слова Аникста не отражают всю глубину проблемы – так можно сказать о многих выдающихся произведениях мировой литературы. Есть более определенные высказывания, которые мы и приведем, чтобы читатель понял всю степень запутанности и недоумения, которые «Гамлет» внес (и продолжает вносить) в умы читателей. Вот еще несколько известных, ставших уже классическими цитат:
Иннокентий Анненский:
«Гамлет – ядовитейшая из поэтических проблем – пережил не один уже век разработки… Тайна Гамлета представляется мне иногда каким-то сказочным морским чудовищем. <…> Гамлет идет и на червяка анализа, хотя не раз уже благополучно его проглатывал. Попадался он и в сети слов, и довольно часто даже, так что если его теперь выловят, то не иначе, как с остатками этих трофеев. Впрочем, не ручайтесь, чтобы тайна Гамлета, сверкнув нам и воочию своей загадочной серебристостью, не оказалась на берегу лишь стогом никуда не годной и даже зловонной морской травы».
Томас Элиот в своей статье «Гамлет и его проблемы» (1919 г.), после анализа пьесы уверенно заявляет:
«В том, что материал не поддался Шекспиру, не может быть никаких сомнений. Пьеса не только не шедевр – это безусловно художественная неудача драматурга. Ни одно его произведение так не озадачивает и не тревожит, как «Гамлет». Это самая длинная из его пьес и, возможно, стоившая ему самых тяжких творческих мук, – и все же он оставил в ней лишние и неувязанные сцены, которые можно было бы заметить и при самой поспешной правке. <…> Под его пером тема вполне могла разрастись в трагедию … продуманную, цельную, как бы высвеченную солнцем. Но «Гамлет», как и сонеты, полон чего-то такого, что драматург не мог вынести на свет, не мог продумать или обратить в искусство».
Пытаясь хоть как-то разрешить противоречия пьесы – а основным противоречием все исследователи считают медлительность Гамлета, бесконечно откладывающего акт возмездия – Элиот и сам становится жертвой Шекспира, у его логики начинает «кружиться голова» – это заметно хотя бы по следующим словам:
«Гамлет столкнулся с тем, что испытываемое им чувство отвращения связано с матерью, но целиком это чувство мать не воплощает – оно и сильнее и больше ее. Таким образом, он во власти чувства, которого не может понять, не может представить в земной оболочке, и поэтому оно продолжает отравлять жизнь и заставляет его медлить с отмщением. …И как бы Шекспир ни менял сюжет, Гамлет не проясняет для него сути дела».
Исследователей всегда волновало и «безумие» Гамлета – зачем Шекспир делает на нем такой сильный акцент, не скрывается ли здесь еще одна тайна пьесы? Тот же Элиот приводит такое объяснение:
«…У Шекспира это не сумасшествие и не притворство. Здесь легкомыслие Гамлета, его игра словами, повторение одной и той же фразы – не детали продуманного плана симуляции, а средство эмоциональной разрядки героя».
Почти
«Это как бы громоотводы бессмыслицы, которые с гениальной расчетливостью расставлены автором в самых опасных местах своей трагедии для того, чтобы довести дело как-нибудь до конца и сделать вероятным невероятное, потому что невероятна сама по себе трагедия Гамлета так, как она построена Шекспиром; но вся задача трагедии, как и искусства, заключается в том, чтобы заставить нас пережить невероятное, для того чтобы какую-то необычайную операцию проделать над нашими чувствами. <…> Безумие введено в таком обильном количестве в эту пьесу для того, чтобы спасти ее смысл. Бессмыслица отводится, как по громоотводу, всякий раз, когда она грозит разорвать действие, и разрешает катастрофу, которая каждую минуту должна возникнуть».
Перед нами наглядный пример того, как попытка рационально объяснить видимые иррациональности текста, не выходя за его пределы, заканчивается откровенной неубедительностью и многословием, скрывающим отсутствие ясного смысла. Шекспир-«пациент» ввергает самих «докторов» в состояние «затемненного» сознания – незаметно для себя они начинают строить объяснения в тех же иррациональных координатах, которые собирались преобразовать в простые и понятные.
Самым честным из всех дотошных читателей оказался Лев Николаевич Толстой – и позволить такое мог только он – тот, кто сознательно или подсознательно чувствовал себя Шекспиром современности. После собственных попыток штурма этой крепости, Толстой, так и не найдя разумных подходов, в своей статье «О Шекспире и о драме» просто-напросто разрубил этот литературный гордиев узел. Приведем мнение классика русской литературы по возможности полно, поскольку в своей антишекспировской статье Толстой сконцентрировал все основные противоречия, которые до сих пор беспокоят любого читателя «Гамлета».
«…Ни на одном из лиц Шекспира так поразительно не заметно его, не скажу неумение, но совершенное равнодушие к приданию характерности своим лицам, как на Гамлете, и ни на одной из пьес Шекспира так поразительно не заметно то слепое поклонение Шекспиру, тот нерассуждающий гипноз, вследствие которого не допускается даже мысли о том, чтобы какое-нибудь произведение Шекспира могло быть не гениальным и чтобы какое-нибудь главное лицо его в драме могло бы не быть изображением нового и глубоко понятого характера. Шекспир берет очень недурную в своем роде старинную историю о том, <…> с какой хитростью Амлет, ставший впоследствии королем Дании, отомстил за смерть своего отца Хорвендилла, убитого его братом Фенгоном, и прочие обстоятельства этого повествования, или драму, написанную на эту тему лет 15 прежде его, и пишет на этот сюжет свою драму, вкладывая совершенно некстати (как это и всегда он делает) в уста главного действующего лица все свои, казавшиеся ему достойными внимания мысли. Вкладывая же в уста своего героя эти мысли, <…> он нисколько не заботится о том, при каких условиях говорятся эти речи, и, естественно, выходит то, что лицо, высказывающее все эти мысли, делается фонографом Шекспира, лишается всякой характерности, и поступки и речи его не согласуются.
В легенде личность Гамлета вполне понятна: он возмущен делом дяди и матери, хочет отомстить им, но боится, чтобы дядя не убил его так же, как отца, и для этого притворяется сумасшедшим, желая выждать и высмотреть все, что делается при дворе. Дядя же и мать, боясь его, хотят допытаться, притворяется ли он, или точно сумасшедший, и подсылают ему девушку, которую он любил. Он выдерживает характер, потом видится один на один с матерью, убивает подслушивающего придворного и обличает мать. Потом его отправляют в Англию. Он подменивает письма и, возвратившись из Англии, мстит своим врагам, сжигая их всех.