Урод

Зиганшина Мадина Давлетовна

Всю дорогу ехали молча. Мария Ивановна, имя которой Валентина так и не вспомнила, взяла из ее рук довольно увесистый узел и положила на сидение между ними. Тупо брякнули банки, стукнувшись друг об друга.

– Носки и варежки еще положила, которые сама связала для дочки, оправдывала она большой размер узла.

– Это хорошо, Любушка порадуется, - похвалила Мария Ивановна.

– Наверное, она уже большенькая, подойдет ли ей моё вязание? – вдруг испуганно встрепенулась мать. Для нее дочь была все такой же маленькой, какую отвезла она ее в интенат.

– Все равно Любушка обрадуется, даже, если они будут малы. – поспешила Мария Ивановна успокоить мать и положила свою теплую, мягкую ладонь на руку своей спутницы.

Она знала, что Люба отдаст носки и варежки маленькой девочке казашке, которую очень любила и была ее повадырем на прогулках. Бывало, что отдавала ей одну из двух конфет, которые получала, как и все, за завтраком.

Укачало. И обе женщины задремали . Дорога была дальней.

Глава З

Мать стояла столбом перед неузноваемо повзрослевшей дочерью и никак не осмеливалась дотронуться до нее. Руки висели, как плети.

Дочь не знала почему ее позвали в комнату для гостей и молча ждала объяснений.

– Любушка, к тебе приехала твоя мама, вот она, - Мария Ивановна притянула руку девочки к материнской руке.

– Мама! – вскричала девочка и вцепилась в стоящую рядом мать. Обе молчали: дочь от упоения счастьем, мать от пронзительно осознанной вины.

Мария Ивановна вышла, оставив их вдвоем. Она боялась разрыдаться и этим испортить радость встречи.

Потом был чай с малиновым вареньем. Мать и дочь, перебивая друг друга, вспоминали картинки из детства Любы. Перед глазами Валентины вдруг всплыли синяки на ногах дочери. Это напрочь вычеркнуло радость воспоминаний. Захотелось попросить прощения у дочери за эти синяки, но Валентина не сделала этого, чтобы не смешать горькое со сладким.

Носки, конечно же, не подошли, но Люба с радостью воскликнула:

– Зато они будут как раз Аяулым! Мама, к ней никто не приезжает. Как она обрадуется! Спасибо, мама!

Дочь, которая сидела до сих пор за столом напротив матери, встала, обошла стол и села рядом с матерью, прильнув к ней.

– Мама, давай пригласим эту девочку на чай с малиновым вареньем и Марию Ивановну тоже!

Валентине понравилась идея позвать на чай девочку с красивым и загадочным именем, но когда Люба пожелала пригласить Марию Ивановну, она вдруг осознала, как сильно срослись души Любы и этой женщины, и какое крохотное и тесное местечко осталось в сердце дочери для нее, для Валентины. Даже в первые часы встречи с матерью Люба пожелала близости этой женщины. Однако Валентина постаралась подавить обиду в себе и с деланной радостью согласилась с предложением дочери. Но обида матери тенью проскользнула перед девочкой и, почувствовав неладное в настроении матери, Люба еще теснее прижалась к ней.

– Мамочка, нежно произнесла она, и стенка, которая вдруг появилась между ними растаяла. Валентина тоже крепко обняла дочь. Вгляделась в нее долгим взглядом, и уродство дочери показалось ей таким незначительным, даже почти не заметным. Да, чего там, она была самой красивой.

Оставаться долго Валентина не могла. Но уезжая, обещала дочери, что как-нибудь вырвется и приедет к ней.

Люба не знала, что мать привезла директор интерната. Выяснять это никто не стал, да и некогда было. Мария Ивановна принесла рисунки Любы. Мать удивилась как же это она, почти слепая, может рисовать.

– Люба рисует лежа на полу. У нее есть лупа, которая крепиться на лбу. Лупа с подсветкой. Благодаря этой установке Люба видит, что рисует, - обяснила директор школы.

Мать не задерживала глаза на картинках, но, если бы она разбиралась в искусстве, то поняла бы, что эти картинки выдавали талант художника.

Причудливые стилизованные орнаменты рождались у девочки после прогулок с Марией Ивановной, которая нередко забирала ее в лес. Она расказывала девочке какими цветами усеяны поляны, давала понюхать арамат цветов. После

этих давольно частых прогулок Люба научилась распознавать цветы по аромату.

Мария Ивановна срывала листочки с различных деревьев, цветы, вьющиеся растения, чтобы девочка могла разглядеть их, приближая к самым глазам. Она рассказывала, как под пробивающимися через листву деревьев лучами солнца, рождалась сказочная красота, которая способна радовать сердце человека, делать его добрее, благороднее. Мария Ивановна заостряла слух девочки на лесных звуках. Учила слышать легкий, едва уловимый шелет листьев среди стреката насекомых и оголтелый гомон птиц. Они слушали тяжелый гул леса в ветренный день и давали повод разгуляться своей фантазии.

Однажды в лесу Люба запела. Мария Ивановна замерла. Девочка пела сердцем. Голосом так не поют. Вернувшись с прогулки Мария Ивановна попросила музыкального работника школы прослушать голос девочки, но Люба петь не согласилась. При первой возможности Мария Ивановна повела девочку на концерт прославленного детского хора. Там пели и солисты вокала. Через несколько дней отрывок из одной, услашанной там песни, Люба воспроизвела в комнате. Дети, находившиеся там, захлопали в ладоши. Это было началом любиных концертов на школьной сцене. Занялись постановкой ее голоса. Песни подбирали вместе, так сказать, для души, то, что нравилось девочке, постепенно складывая для нее подходящий ее голосу репертуар.

Послушала песни дочери и Валентина. Мария Ивановна устроила специльный традиционный по случаю приезда родителей к воспитанникам интерната, концерт. Кроме Любы в день приезда ее мамы выступали и другие дети. Они пели, танцевали, даже показывали небольшие гимнастические этюды, позволительные для слепых. Спела песню на казахском языке и маленькая Аяулым.

– Это песня о маме, - пояснила Люба.
– Аяулым очень скучает по своей маме, иногда плачет. Ее мама пьяница, часто била дочку, оставляла одну дома без пищи, но Аяулым говорит, что она все равно очень хорошая, просто ей тяжело живется. Когда она привезла дочку к нам в интернат, звала ее Аяшкой. Но Мария Ивановна сказала нам ее настоящее имя. Аяулым – отличница, умная и добрая девочка. Она сочиняет стихи, только на своем родном языке. Мария Ивановна попросила нашу учительницу по музыке положить ее стих на ноты, вот так и получилась эта песня о маме. Ты знаешь, мамочка, такая радость, у нас был медосмотр, и врачи сказали, что у Аяулым, похоже, можно восстановить зрение. Теперь Мария Ивановна возит ее на всякие анализы. Врачи проводят подготовительное лечение и потом сделают операцию. Представляешь, мамочка, Аяулым будет видеть! Мария Ивановна говорит, что такой случай уже был в интернате.

Валентина порадовалась за дочь, хорошо ей здесь. Но где-то, очень глубоко в сердце елозил и подтачивал его червячок. Трудно сказать это была уязвленная совесть или зависть к женщине, отломившей и присвоившей себе огромный кусок любви, которая по праву всецело должна принадлежать только ей, Валентине. Делить дочь она ни с кем не хотела. Этот червячок так и не дал ей вдохнуть счастье полной грудью.

Глава4

Было одиноко. Работа - дом, дом – работа. Хотелось выть. Необласканная, недолюбленная, но еще молодая и красивая она проводила рукой по своей эластичной нежной коже и искренне жалела, что ни одна рука не почувствует нежность этой кожи и не насладиться ее прелестью. Казалось жизнь замерла в этой ядовитой тоске, но, увы, годы пролетали сменяя друг друга не оставляя никаких изменений, только сгущая тоску и делая ее еще ядовитее. Иногда вспоминалась дочь, но долго не задерживаясь, уплывала, как ненадоедливый, ни на что не претендующий призрак. Недообдуманной, недовзвешенной причиной тому было поселившееся в интернате спокойствие при виде обустроенности жизни дочери. Ей Валентине куда хуже живется, чем дочери.