Уроки мудрости
Шрифт:
Коль не завистлив и не жаден,
Что может сделать он дурного.
Цзылу эти стихи повторял всю жизнь.
Учитель на это заметил:
– Для достижения добра этого недостаточно.
Учитель сказал:
– Становится известно, как стойки сосна и кипарис, Лишь с наступлением холодного сезона.
Учитель говорил:
– Знающий не сомневается,
Человечный
Смелый не боится.
Учитель сказал:
– С кем можно сообща учиться, не всегда годен для того, чтобы вместе с ним идти по пути; с кем можно идти по пути, не всегда годен для того, чтобы вместе с ним на пути прочно стоять; с кем можно стоять прочно, не всегда годен для того, чтобы вместе с ним применяться к обстоятельствам.
Колышутся, волнуются
Цветы на ветках сливы.
Я ли о тебе не думаю?
Да дом твой далеко отсюда.
Учитель по поводу этих строк заметил:
– Не думает. А если бы думал, то было бы недалеко.
Глава 10. В своей деревне
В своей деревне Конфуций казался простодушным и в речи безыскусным, а при дворе и в храме предков он говорил красноречиво, хотя и мало.
В ожидании аудиенции, беседуя с низшими чинами, он казался ласковым, в беседе с высшими чинами – твердым.
В присутствии князя он двигался с почтительным и важным видом.
Когда князь приказывал ему принять гостей, он как бы и в лице менялся, и ноги у него будто подгибались. Он кланялся по сторонам стоящим вместе с ним сановникам, поднимая к груди сложенные руки, при этом его одежда не собиралась в складки, и спешил вперед, растопырив руки, словно крылья. Когда же гости уходили, обязательно докладывал:
– Гости уже больше не оглядываются.
Когда входил в дворцовые ворота, казалось, изгибался весь, словно в них не помещался. При остановке не вставал посередине и проходил, не наступая на порог.
Подходя к престолу, он как бы и в лице менялся, и ноги у него будто подгибались, и слов ему, похоже, не хватало.
Вот, подобрав полу, он поднимался в зал, казалось, весь изогнутый, и, затаив дыхание, словно не дышал. Когда же выходил из зала и спускался на одну ступень, его лицо выражало облегчение и он казался удовлетворенным. Спустившись с лестницы, спешил вперед, растопырив руки, словно крылья, и с благоговейным видом возвращался на свое место.
Когда он держал скипетр князя, то, казалось, изгибался весь, словно удержать не мог. Он поднимал его, словно в поклоне, и опускал, как будто собираясь что-то передать, с трепещущим видом и словно изменившимся лицом он осторожно, как по перекладине, шел мелкими шажками.
При поднесении подарков у него было спокойное лицо, при частных встречах он выглядел довольным.
Благородный муж не носил оторочек из пурпурной и коричневой материи, не использовал розовую и фиолетовую ткани для одежды, в которой ходил дома.
В жару он надевал легкую одежду из тонкой грубой ткани и всегда носил ее поверх рубашки.
Он носил черный кафтан с халатом из каракуля, белый – с дохой из пыжика и желтый – с лисьей шубой.
Для дома у него был длинный меховой халат с коротким правым рукавом.
Во время сна всегда пользовался коротким одеялом в половину своего роста.
Сидел на коврике из толстых шкур лисицы и енота. Когда кончался траур, надевал на пояс все подвески. Всегда носил лишь юбки, сшитые из обрезков ткани, за исключением случаев, когда участвовал в какой-либо торжественной церемонии.
Когда шел выразить соболезнование, не надевал халата из каракуля и черной шапки.
В первый день года всегда являлся ко двору в придворном одеянии.
Когда постился, непременно надевал чистое холщовое белье. В это время ел другую пищу и не сидел дома где обычно.
Он не отказывался от обрушенного риса и измельченного мяса. Не ел скисающего риса, начавших портиться рыбы или мяса. Не ел пищу с дурным запахом и цветом.
Не ел того, что было плохо приготовлено и подано не вовремя. Не ел неправильно разделанного мяса. Не ел без соответствующего соуса.
Пусть даже было бы и много мяса, он избегал съедать его больше, чем риса. И лишь в вине себя не ограничивал, но не был пьяным.
Отказывался от вина и мяса, купленных на рынке.
В еде не обходился без имбиря.
Ел немного.
Участвуя в княжеском жертвоприношении, он никогда не оставлял жертвенного мяса на ночь. В других же случаях он не оставлял его более чем на три дня. И его не ел, если оно лежало более трех дней.
Ел молча; улегшись спать, не разговаривал.
Даже когда ел грубую простую пищу, то всегда приносил из нее немного в жертву и при этом выражал всем своим видом строгую почтительность.
Он не садился на циновку, постланную криво.
Когда был на пиру в своей деревне, то уходил с него лишь после стариков.