Урожденный дворянин
Шрифт:
Глядя в спину капитану, Ломов потер лоб. Чудеса какие-то творятся. Сначала Монахов, потом вот Нуржан…
И тут же Никите вспомнился парнишка в несуразной одежде, о котором он в связи с последними событиями и думать забыл… Как его? Олег Гай Трегрей. Вспомнились и слова, услышанные им от парнишки: «…как ни несносно вам будет слышать это, но подобные деяния служат только подрыву авторитета власти и самого Государя…» И пробудилась в сознании старшего лейтенанта какая-то мутная мысль – что случившееся с Нуржаном, вероятно, гораздо серьезнее, чем предполагают сотрудники отделения. Нуржану он посочувствовал, но о том, как поведет себя, столкнувшись
По дороге в свой кабинет Ломов сделал крюк, чтобы зайти в туалет. Уже на пороге он почувствовал резкий запах табачного дыма и успел даже удивиться: кому в голову пришло нарушить строгий запрет на курение где бы то ни было, кроме специально оборудованных для этого на этажах курилок?
Нуржан, стоявший у приоткрытого окна, обернулся не сразу. Никита заметил набрякшую темной кровью нижнюю губу сержанта. Мгновением позже они встретились взглядом, и Ломов сразу почувствовал: Нуржан понял, что Никите уже известно о бойкоте. Сержант без слов отвернулся. Видимо, как предположил старший лейтенант, чтобы облегчить ему задачу не здороваться с собой.
– Привет! – сказал Никита, слегка хлопнув Нуржана по плечу.
Сержант развернулся к нему, теперь уже полностью.
– Здорово! – буркнул Нуржан, со скрываемым облегчением пожимая лейтенанту протянутую руку.
– Зря ты так… – брякнул, почти не думая, Никита.
– А как?! – резко спросил Нуржан.
– Ну… – Никита не нашелся, что ответить. И спросил сам: – Это из-за пацана того, да?
Сержант нахмурился, глубоко затянувшись сигаретой.
– Да надоело просто! – сказал он. – Я давно уже думал, как так получается: всю жизнь мы думаем одно, а говорим и делаем другое? А? Правда, почему так? А пацан тот… Олег… Ну, можно сказать: да, из-за пацана. Он как бы… подтолкнул. Я первый раз вообще такого человека видел. Я после того случая – помнишь, в камере? – подумал вдруг: он… как будто из другого мира. Правильного мира! Представляешь, есть такое место, где все так, как и должно быть. Где люди – все люди! – живут по чести, закону и совести. А почему мы-то так не можем? Кого мы боимся? Получается – друг друга боимся, больше некого. Ну, я и… сорвался. Слово за слово… А за слова отвечать надо – меня так с детства учили.
Нуржан говорил сбивчиво и горячо, не подбирая слова. Так делятся наболевшим. Никита Ломов почувствовал это. Поэтому не отделался банальным: «держись!» и не отошел прочь, втайне гордясь собой, что возвысился над толпой. Никита спросил серьезно… словно бы даже примеряя эту ситуацию на себя:
– Ну а дальше что?
– А мне все равно – что, – сказал сержант. – Если сильно достанут, уволюсь, наверное. Только отступать не буду. Мне отец так говорил: если затеял дело, стой до конца, пусть даже дело твое глупое и ненужное. Тех, кто на полдороги виляет, никто уважать не станет… Самогонщице бизнес ее я все равно прикрою, тут уж пусть, что хотят, делают. Это она для своих самогон нормальный оставляет, а дрянь всякую, димедролом разбодяженную, и технический спирт – в продажу пускает. Ты, если хочешь, подними архивы, посмотри, сколько мужиков в том районе от отравления алкоголем прижмурилось. И скажешь мне тогда, прав я или нет?!
– По совести – прав, – рассудительно начал Никита, – а…
– Чего «а»? – прервал его Нуржан. – Если я по совести прав, то неправ – по чему тогда? По подлости?
«Верно же», – подумал Ломов. Но вслух ничего не сказал. А сержант вдруг улыбнулся.
– Ты вот жалеешь меня, наверное, – проговорил он. – Дураком считаешь. Попер, мол, с шилом на танк. А я себя теперь так чувствую… необыкновенно. Как будто… с рождения с опухолью ходил, а теперь эту опухоль вырезали. Я человеком себя почувствовал, понял?
Старший лейтенант Никита Ломов, возвращаясь к себе в кабинет, думал не столько про сержанта Алимханова, сколько про того парня… Олега Гай Трегрея. Нелепое предположение Нуржана о том, что Олег – пришелец из какой-то альтернативной реальности, почему-то взволновало Никиту. Должно быть, потому что дурацкое это предположение как-то очень ладно могло объяснить личность странного парня и его поведение.
«Интересно, что с ним, где он сейчас, Олег Гай Трегрей, – размышлял Никита. – В дурке? Или… еще где-то?»
Ответ на этот вопрос старлей получил сразу же, как только свернул в коридор, где располагался его кабинет.
На узкой и неудобной казенной лавочке рядком сидели: полноватая невысокая женщина средних лет со старомодными серенькими кудряшками на голове, малолетняя крашеная блондинка с маловыразительным кукольным лицом, в ярких и коротеньких – будто на пляж собралась – топике и шортиках, и… Олег Гай Трегрей. Одетый в нормальную, соответствующую его размеру одежду: джинсы, футболку и кроссовки – и оттого выглядящий повзрослевшим.
Олег поднялся навстречу старшему лейтенанту.
«Сейчас поклонится…» – обалдело подумал опер.
Парень четко поклонился и проговорил:
– Будь достоин.
А когда Никита пробормотал в ответ приветствие, Олег раздельно и ясно проговорил:
– Мы к вам по делу, господин полицейский.
Ломов довольно долго молчал, когда закончили говорить его посетители. Он бездумно постукивал по клавиатуре, выстраивая стройным заборчиком на экране монитора буквы… доводил заборчик до конца строки и стирал его.
Странно он себя чувствовал, старший лейтенант Никита Ломов.
Он прекрасно понимал: вот он тот самый момент… переломный. Что ему сейчас делать? Принять заявление? Или отказать?
Если принять – судьбы сразу нескольких людей (и его собственная судьба в том числе, кстати) пойдут по одному пути. Откажет – по другому. И поэтому, кроме вполне оправданного страха, в душе его поднималось чувство захватывающее, незнакомое – гордость вершителя судеб.
Заместитель начальника районного отделения полиции – место очень, очень хорошее. И к тому же в звании перед назначением непременно повысят… Михал Михалыч зря говорить не стал бы. Если упомянул о повышении, значит, действительно его планировал.
«А что потом?» – подумал вдруг Никита.
Жизнь по методу, озвученному полковником Рыковым, с оглядкой на большинство и по указанию вышестоящего начальства? Еще недавно старший лейтенант Ломов подобную стезю считал единственно верной, но сейчас ему почему-то казалось, что, начав идти по ней, он все дальше и дальше будет отдаляться от чего-то… неизмеримо более важного. От чего-то… совсем настоящего.
В конце концов, он ведь знает точно: он лучше образован, умнее и настойчивее любого в отделении – и, конечно, самого Михал Михалыча. Так какого черта тогда погружаться в общую массу? Ведь спустись ты в этой массе на самое дно или вынырни наверх – ничего, по большему счету, не изменится.