Усадьба у края болот

Иванова Марина Ивановна

Управляющий вдруг заторопился, бросив настороженный взгляд за дверь. Там, за дверью сгущалась тьма и показалось… Нет, должно быть, просто показалось, тьма была живой, клубилась, дышала, выжидая своего часа… Савелий, отгоняя морок, потряс головой. Показалось. Просто показалось.

– Прости, мил человек, свет тебе не оставлю, не обессудь, сеновал всё ж таки… вспыхнет, огня не уймёшь. Да и нам назад до дому идти, – торопливо и сбивчиво говорил он, а сам всё подталкивал к выходу упирающегося мальчишку, вот вытолкал, выскользнул следом сам, затворил ворота, вставил в щеколды тяжелую балку, надёжно запирая непрошенного гостя на сеновале. Савелий подошёл к крохотному окошечку, выглянул,

успел заметить в сгустившихся сумерках, как быстро, почти бегом, удаляются мужчина и мальчишка. Отец с сыном, подумалось вдруг, стоило заметить, как оберегает управляющий мальчика, подхватывает, стоит тому запнуться, тянет за собой, освещает ему тропу лампадой. Чего же так боятся они? Плутать в усадьбе негде, не опустилась ещё на неё непроглядная осенняя тьма, да и места ими вдоль и поперёк исхожены, так чего боятся?

Отойдя от окна, Савелий принялся за трапезу. Есть в потёмках удовольствие то ещё, но ложиться спать с пустым брюхом куда хуже. Ничего. Он привычный.

Новый день, не в пример вчерашнему, выдался ярким и солнечным. Утро раскрасило небо синим и голубым, солнце, будто извиняясь за скупое тепло, щедро распыляло на притихший парк золото, но не вышло у погожего, богатого на краски денька, оживить старую усадьбу. Ещё более запущенной и неприглядной казалась она на контрасте, унылой и… умирающей. И не только внешне таковой казалась, но и внутренние ощущения сходными были. На погосте и то спокойнее, света и жизни больше. Отчего так?

Савелий вздохнул, оглядевшись. Плохо. Очень плохо всё. Не от того усадьба хиреет, что ухаживать за ней некому, на то другие причины имеются, а какие – бог весть, так сходу и не определить.

Вчера, по тёмному, управляющий не представился и Савелия имя не спрашивал, сегодня же утро начал с того, что назвался.

– Здравия тебе, мил человек! – улыбнулся он, выпуская с сеновала гостя, – Я, да ты уж понял верно, управляющий в имении, звать меня Кузьма Петрович. Но мы по-простому привыкли, Кузьмой кличут. Тебя как величать?

– Савелий Лукич я. Савелий. О работе потолковать хочу, Кузьма, – сразу перешёл к делу мастер, – Берёшь меня?

– Отчего же не взять? Мастеровые нынче ох как нужны, сам видишь… – он обвёл рукой владения, вздохнул, как показалось Савелию, обречённо, – Ты, знать, подумал, что обнищал барин наш? Подумал… – сам на свой вопрос ответил Кузьма, – Все так думают.

– А это не так?

– Да не… Что ни год починяем всё, а к другому лету, будто и не чинили, всё возвращается к прежнему виду.

– Это как так? – усмехнулся, больше для вида, Савелий. Ему ли не знать, и не такое бывает, когда на худой земле постройки возводить начинают.

Кузьма снова вздохнул, отвернулся с досадой.

– А вот не скажу я тебе, отчего так. Принимай, как есть. Спрошу, а ты сам решай. Пойдёшь в мастеровые? Жалованьем барин не обидит, да только работы в имении невпроворот, покуда одно починишь, другое чинить пора.

– Пойду, Кузьма. Не боюсь я работы, – ровно ответил Савелий, подивившись, что не расспросил Кузьма ничего о нём. Кто таков, да откуда? Да у кого прежде служил? Ни единого лишнего вопроса не задал.

– Ну добро. Пойдём в людскую, покормлю, затем покажу, где жить станешь. А там и барину тебя представлю.

– Не в общий дом поселишь?

– Нет, Савелий. Там у речки изба да мастерские рядом с ней, как раз кузня имеется, там и поселишься. Ну а столоваться со всеми

вместе станешь. Согласен?

– Так даже лучше, – кивнул, подтверждая согласие Савелий.

На границе усадьбы дела обстояли и того хуже. Русло полноводной некогда реки, пересохло, от широкой реки остался лишь ручей, бегущий по камням, но и ему недолго осталось, год-два и иссякнет, а за рекой, за подвесным мостом, за ветхой избушкой и двумя такими же ветхими пристройками к ней, начинался лес. Хотя нет, и леса как такового не было, подул ветер в лицо, принёс с собой запах болота.

– Болото? – удивился Савелий, окидывая внимательным взором места, где предстоит жить и работать. – Как так? Разве можно было строить усадьбу у самого края топи?

– Болото… – подтвердил Кузьма, не скрывая от мастерового досады, – Да только не усадьбу у болота строили, а болото к усадьбе подбиралось.

– Скажи, управляющий, а так бывает?

– Сам бы не поверил, коли своими глазами увидеть не довелось. Я уж, почитай, боле тридцати годков в усадьбе живу. Сначала родители служили, а я-мальчишка, на побегушках, да заметил старый хозяин, что умён шибко, грамоте меня обучать начал. Меня да сынка своего… Хороший барин был, да сгинул рано. И всё болото! Оно проклятущее много кого забрало, и всё не насытится никак, всё ему неймётся!

– Ты, Кузьма, о болоте, как о живом говоришь, как о чудище каком…

– Так и есть! О чудище! Да ты, Савелий, и сам поймёшь, как обживёшься малость. Да только, верно, живое оно. Пугает, морок наводит, тропки сбивает, заводя людей в самую топь. Сколько народу сгинуло через него – не счесть! И наши, и деревенские. Думаешь, много охотников служить в усадьбе? Ан нет! Боятся все, даже высокое жалование и полный пансион деревенский люд не прельщают. Страшно.

– А ты почему ещё здесь, коли тоже боишься?

– Привык. – Улыбнувшись, Кузьма пожал плечами. – Я ж с измальства у болота живу. Притерпелся. Да и как барина брошу? Ему одному не управиться. Усадьба, семья… Сынков у него двое, жинка на сносях, барыня наша светлая… Почитай уж, вот-вот разрешиться от бремени должна.

Савелий кивнул. Видел он мельком барыню, когда мимо усадьбы проходили. Действительно тяжёлая, действительно вот-вот разродиться должна. Да сумеет ли? Сомневался Савелий. Уж больно выглядит скверно. Отёчная, синяки под глазами чернющие, а сама бледная, будто смерть, губы белые, потрескавшиеся, а вокруг рта синева ореолом, и только на щеках горит лихорадочный, нездоровый румянец. А ещё видел Савелий, что за её спиной тень поднимается. Да не её тень, лик смерти помаленьку проявляется. С каждым днём он всё явственней и чётче становиться станет, и когда обретёт границы, тогда и беда явится, не заставит себя ждать.

Может ли кто-нибудь вмешаться, смерть от барыни отогнать? Пожалуй, Савелий мог бы попробовать, приходилось ему в схватку со смертью вступать, да только кто он? Мастеровой. Служка без роду, без племени. Кто ж ему дозволение даст, кто ж поверит? Как водится, вызовут хозяева лекаря из деревни, дабы разрешиться от бремени барыне помог, а то и не доктора вовсе, а повитуху, и невдомёк им, что зло отогнать ни лекарь, ни повитуха не смогут. Дурное место здесь, проклятая земля, злом и кровью пропитанная, и многие годы пройдут, прежде чем она очиститься сможет. А то и вовсе не очистится. Зря что ли болота едва ли не к порогу подступили? Не живёт зверьё в лесу, не поют птицы, даже грибы не растут, лишь поганки да мухоморы заполонили лес, а людям всё нипочём, строят дома, селятся, а потом на судьбинушку сетовать начинают, долю свою горькую оплакивать…