Ушаков. Боярин Российского флота
Шрифт:
Для ремонта судов нужен был лес. Но разве его в Неаполе достанешь? Неаполитанцы даром ничего не давали, а денег в эскадре не было. Ушаков пустил в дело личные сбережения, но их оказалось мало.
Приготовления к походу на Мальту были закончены только к концу декабря. Гренадеры князя Волконского погрузились наконец на корабли. Можно было поднимать паруса, но тут подул сильный встречный ветер. Командам эскадры ничего не оставалось, как набраться терпения и ждать перемены погоды.
— Не везет нам, — жаловался главнокомандующему вице-адмирал Карцов, — то неполадки удерживали, а теперь этот
Именно он, Карцов, должен был вести эскадру на Мальту. Сам же Ушаков имел намерение с кораблями, которые не удалось подлатать на месте, отбыть к Корфу, где для их ремонта имелись более благоприятные условия.
Ветер против парусов дул всю неделю, а когда он переменился, Ушаков вызвал к себе Карцова, чтобы проститься с ним и дать ему последние наставления. Но едва они начали беседу, как вошел адъютант с докладом о прибытии из Константинополя курьера со срочным пакетом от господина Томары.
— Где он, этот курьер? Пусть войдет, — разрешил Ушаков.
С русским посланником в Константинополе Ушаков переписывался довольно часто, и, принимая от курьера пакет, он ожидал найти в нем ответ на свои жалобы на плохое обеспечение эскадры денежным и прочими довольствиями. Но содержание пакета оказалось иным. Кроме письма самого господина Томары, он обнаружил в нем высочайший рескрипт, а также указ Государственной адмиралтейств-коллегии. Ушакову предписывалось отказаться от участия в военных действиях против Мальты и вернуться с эскадрой в черноморские порты.
— Неприятные вести? — спросил Карцов, наблюдая, как при чтении бумаг Ушаков менялся в лице.
— Скорее наоборот. Нам повелевают вернуться домой.
Ушаков посмотрел на курьера с таким выражением, словно надеялся получить от него устное добавление к тому, что уже было изложено в полученных бумагах. Курьер, однако, молчал. Еще совсем молодой, с отличиями капитана сухопутной армии, он выглядел сильно уставшим. По-видимому, длинная дорога досталась ему нелегко.
— Что у вас слышно нового? — спросил Ушаков.
Курьер отвечал, что знает не больше, чем, наверное, известно им самим.
— Что слышно от Суворова?
— Полагаю, что ему дано такое же высочайшее повеление. Есть слух, будто бы он уже уехал в Петербург и все войска наши возвращаются в Россию.
Ушаков отпустил курьера отдыхать. Когда тот ушел, Карцов спросил:
— Что теперь будем делать?
— Выполнять повеление, — пожал плечами Ушаков. — Дайте кораблям сигнал поднять паруса. Будем плыть к острову Корфу.
16
В письме, сопровождавшем высочайший рескрипт и указ Адмиралтейств-коллегии, посланник Томара советовал Ушакову не спешить с отплытием к родным берегам. Он предлагал провести зиму на Ионических островах и идти в обратный поход только с наступлением весны, когда море не так будет штормить. Собственно, у Ушакова другого выбора не было. Часть кораблей находилась в неисправном состоянии. Не оставишь же их в чужом краю! Чтобы подготовить суда в дальний путь, нужно было время.
На берег Корфу Ушаков сходил с подавленным настроением. Возможность скорого возвращения на родину не радовала его. У него было такое чувство, словно его в чем-то
Петербург не посвящал Ушакова в «карусель» внешней политики. В его положении можно было только догадываться, что в дружбе союзных государств возникли глубокие трещины. Трещины эти возникли еще до того, как Бонапарт из Египта вернулся во Францию и в результате переворота 18 брюмера стал военным диктатором, то бишь первым консулом. Переворот только ускорил назревание событий. Император Павел I, по всему, еще раньше разочаровался в своих союзниках, которые нередко проводили по отношению к русским недостойную политику, смысл которой можно легко обнаружить в известной русской поговорке: загребать жар чужими руками. Императору было трудно простить союзникам их предательские действия, и он мог поддаться мстительному желанию крепко «насолить» им. Ушаков боялся, что Павел I со своим неуравновешенным характером может пойти на большее — сблизиться с этим хитрецом Бонапартом, превратить нынешних союзников России в ее врагов.
В Корфу Ушакову была подготовлена теплая роскошная квартира, но он не пожелал даже осмотреть ее. Будучи в городе, он посетил сенат республики, узнал, как там идут дела, высказал свои соображения относительно этих дел, после чего прошелся по главной улице и вернулся на свой корабль, поставленный на якорь почти у самого берега. С этого момента он почти не делал больших «вылазок», разве что ездил иногда в городскую православную церковь да плавал на лодке смотреть, как идет работа на судах, поставленных на ремонт. Командиров кораблей и портовых служб обычно принимал в адмиральской каюте, которая была для него и спальней, и столовой, и рабочим кабинетом. Иногда наведывались сюда для решения своих вопросов и представители местной власти.
Дел было много, и все же, занимаясь ими, Ушаков не мог не почувствовать общего спада интереса к эскадре. Поток писем, различного рода повелений резко уменьшился. Раньше от курьеров не было отбоя, а сейчас они почти не показывались. Даже обидно как-то стало…
Вскоре после Рождества из Петербурга пришли наконец награды отличившимся при освобождении Ионических островов. Подобные события обычно вызывают всеобщее ликование. Но в этот раз люди вели себя сдержанно, радости особой не выражали. Награды оказались более чем скромными, во всяком случае, они не соответствовали заслугам героев войны. К иностранцам русский император отнесся с большей щедростью. Заслуги кардинала Руффо того самого Руффо, который ничего не мог предпринять без помощи русских, разве что чинить расправу над «якобинцами», — Павел I счел возможным оценить даже выше заслуг самого Ушакова. Если знаменитый флотоводец удостоился только бриллиантовых знаков к ордену Александра Невского, то Руффо за свои «подвиги» получил, кроме ордена Александра Невского, еще звезду Андрея Первозванного — самую высшую награду Российской империи.