Ушли, чтобы остаться
Шрифт:
Плечи Филиппа дрогнули, затряслись, к дрожи присоединилось глухое рыдание, точнее, всхлипы. Матрос плакал, не стыдясь шкипера.
– Брось нервы распускать, – потребовал Разнополов. – Ты ж не баба. Утри нюни! – шкипер пошарил за спиной, желая отыскать тряпку, и нащупал сверток. Развернул подмокшую обертку и увидел отрез пестрого штапеля.
– Ва-а-ре это я, в Паньшино такое не достать, а в райцентре его завались… Думали расписаться, а теперь… – Филипп не договорил, вновь заплакал.
– Самое время осенью свадьбу играть. Я со своей Аграфеной тоже осенью расписывались в сельсовете, и первенец у нас тоже аккурат осенью народился. Сам с какого года?
– Весной из армии вернулся…
– Свадьбу в Калаче будете играть или у себя?
– В Паньшино, где родни много.
– Тоже дело.
Разнополов пощупал отрез, оценил расцветку и завернул в газету, которая осталась сухой.
Пошли вторые сутки, как плашкоут носило по взбученной, точно взбесившейся Цимле. Двое в тесном кубрике устали ждать помощи, отчаялись дожить до появления спасителей. Безучастно сидели рядом, касаясь плечами; на матроса шкипер накинул одеяло, и Филипп перестал дрожать. Не признаваясь друг другу, оба простились с жизнью, появилось чувство безразличия ко всему, и к себе в первую очередь. Не спали, лишь ненадолго впадали в забытье.
– Слыш-ка! – неожиданно попросил Разнополов.
Филипп поднял голову и в гуле ветра, моря уловил пароходную сирену.
Двое прильнули к иллюминатору, затаили дыхание.
Вскоре, то исчезая в волнах, точно кланяясь им, то вставая на острый гребень, увидели до слез знакомый катер РТ-16, прозванный на рыбзаводе «Ритой».
Не сговариваясь, поднятые неведомо откуда взявшейся силой, Филипп и Разнополов выскочили на палубу, закричали что-то невразумительное.
Катер ответил гудками и тоже криком – слов было не разобрать из-за грохота и свиста, к тому же слова унес шквальный ветер. С катера бросили чалку с привязанным на конце тросом, на плашкоуте поймали чалку, вытянули трос. Филипп работал умелее и проворнее, чем всегда, за что получил от шкипера одобрительный кивок…
– Хватились вас и сразу поняли, что сорвало с якоря. Ночью, понятно, было напрасно искать – у вас-то даже фонаря дельного нет, а без него во марке ничего не увидать, пришлось ждать рассвета, – рассказывал капитан катера, наблюдая, как двое с жадностью, обжигая губы, пили горячий чай. – Не держите на нас зла: коль знали бы точно, куда унесло, нашли скорее, а так пришлось Цимлу чуть ли не по квадратам прочесывать. Порадую рыбзавод, что не утопли, плашкоут с уловом целы. Отсыпайтесь – это для вас лучше лучшего.
Разнополов стал расшнуровывать ботинки, но вдруг выпрямился, достал из-под фуфайки отрез штапеля, протянул Филиппу:
– Подмок материальчик, но это не беда: подсушишь и будет, как новенький, прямо из магазина.
Отрез штапеля бандеролью отправился в Паньшино, следом ушло письмо:
Здравствуй, Варя!
Прими подарок, надеюсь, понравится, придется в самый раз. А про то, что писал в прошлый раз – забудь: был не в настроении, написал черт те что, всякую ахинею. Увольняться раздумал и переходить на судоремонтный тоже.
Нынче у меня отгул – вроде отпуска на трое суток. А время горячее – путина идет, старики сказывают, что давно столько рыбы в Цимле не брали.
За то, что штапель чуть полинял, шибко не ругайся: держал в кубрике, и он возьми да подмокни. Шкипер передает привет.
Адрес мой прежний.
Твой Филипп Лузиков.
До Волги рукой подать
Улица Приволжская начинается у сквера с памятникам защитникам Сталинграда в дни обороны, в хорошую погоду близ монумента на лавке сражаются в шахматы пенсионеры. Заканчивается улица у Волги, последний дом № 30 смотрит окнами на реку. Отправляясь на рыбалку, мальчишки шутят:
– Потопали в «рыбный магазин».
На первом этаже дома проживают самые старые жильцы Мария Петровна и Макар Иванович Гвоздилины. Хозяйка к преклонным годам погрузнела, стала ходить переваливаясь, точно гусыня, тяжело дышать при ходьбе, постоянно сердиться на несознательных горожан и гостей города, мусорящих двор, улицу с набережной, отчего приходится дважды за день работать метлой. При знакомстве Мария Петровна называет себя не дворником, а работником горкомхоза.
В отличие от жены Макар Иванович поджарист, сутулится и прихрамывает – становится похож на вопросительный знак, редкие на затылке волосы зачесывает ко лбу. Служит на сезонной работе с весны до осени в том же горкомхозе весовщиком – на медицинских весах определяет вес желающих.
По мнению соседей, Гвоздилины живут как кошка с собакой.
– Скажи своим шахматистам, чтоб окурки за собой уносили! – требует Мария Петровна, вместо ответа муж принимается ругать:
– Осточертела твоя жадность с накопительством! Кулацкая натура – как не разглядел при женитьбе! И руки загребущие: все к себе гребешь! Вечно трясешься над деньгами.
– Не жадная, а бережливая – не соглашается старушка. – Дать тебе волю – без гроша останемся, зубы положим на полку.
– Кончится мое терпение, перееду к дочери с внуками и правнучкой, уж не выгонят, уделят уголок! – не успокаивается старик.
– Без тебя у Люси тесно, – напоминает Мария Петровна. – Где спать у них станешь? He в шкафу же.
Выведенный из себя старик бегает по комнате, на чем свет стоит ругает жену за скопидомство, когда силы отставляют, валится на стул, как попавшая из воды на сушу рыба, открывает рот. Опасаясь, что очередная перепалка закончится сердечным припадком, Мария Петровна старается потушить размолвку.
В начале каждого лета старушка отдает мужу паспорт, трудовую книжку и посылает в горкомхоз устраиваться на сезонную работу:
– Чем под ногами у меня крутиться, ссориться, мельтешить перед глазами, дыши свежим воздухом и приноси получку, а станешь выполнять план – и премиальные.
Макар Иванович плетется на прежнее место службы, вновь пишет заявление, получает напольные медицинские весы, чтобы близ набережной помогать желающим узнать свой вес.
– Мой-то – младший медицинский персонал, – хвастается соседям Мария Петровна и по вечерам забирает у мужа выручку, чтоб сдать в бухгалтерию.
– Не позорь на старости лет, сам отдам, – просит муж.