Ушли, чтобы остаться
Шрифт:
– Вышел из доверия, – отвечает жена. – Вспомни, как однажды потерял целых двести целковых, а другой раз совершил растрату, потратил казенные деньги на пиво.
– Лишь две десятки, – хмурится старик.
– А это разве не деньги? Кабы не покрыла растрату, сидеть в тюрьме. За тобой нужен глаз да глаз.
Зная строгий характер Марии Петровны, шахматисты на лавке называют ее «главным семейным ревизором», советуют весовщику не отдавать власть, не то жена сядет на голову.
Старик отмалчивается, и так бывает все лето до осени, когда кончается сезон туристов, начинают лить дожди и Макар Иванович сдает весы до следующего года.
В дни получения зарплаты мужа Мария Петровна становится благодушной, не пилит Макара Ивановича, покупает на ужин пару бутылок пива и себе лимонад, ставит на стол миску с пельменями, тарелку салата. Макар Иванович молча пьет, затем заводит разговор не о жене, а о клиентах:
– С каждым сезоном их меньше, пропадает любопытство узнать, на сколько погрузнели или похудели.
Осушив бутылки, вытирает губы и не в первый раз принимается печалиться, что слишком рано был отпущен с военной службы, послужи еще годик-второй и дослужился бы до капитана, а то и майора.
– При двух ранениях, где одно тяжелое, в армии не держат, – говорит жена. – Армии инвалиды ни к чему.
– Я не инвалид! – вскипает Макар Иванович. – Коль одна нога не сгибается, еще не инвалид!
Уходит спать, забыв просмотреть вечерние новости, долго лежит с открытыми глазами, утром мрачен, отказывается завтракать и в который раз заводит разговор о жадности:
– Зачем копишь? Почему дрожишь над каждой копейкой? В могилу с собой ничего не заберешь! Лучше бы собрала Люське с внуками и правнучкой посылку с вяленым рыбцом, чехонью, которых у них не сыскать. Пусть лакомятся и стыдятся, что к нам носа не кажут, лишь телеграммы шлют к праздникам. Может, совесть заговорит и приедут.
– В отпуск на море ездят, – оправдывает дочь с внуками и правнучкой старушка. – Под северными небесами, при долгой зимней ночи хочется погреться на солнышке, фруктов вдоволь поесть, искупаться.
– Разве у нас мало солнца? А яблок, арбузов с дынями, абрикосов – не счесть сколько!
Случается, что Макар Иванович устраивает забастовку:
– Ну их к лешему эти весы! Надоело выслушивать нарекания за невыполнение плана, нет в горкомхозе понятия, что день на день не приходится: в жару или в дождь никому нет дела до взвешивания.
Жалоб, претензий к начальству, погоде, нелюбопытным гражданам много, но Мария Петровна их не выслушивает, отдает пакет с вареными яйцами, кефиром и выпроваживает мужа из дома.
Собирающиеся на лавках пенсионеры завидуют Макару Ивановичу, считают, что его работа «не бей лежачего», пустяковая, на что Гвоздилин отвечает:
– Моя работа людям в радость, помогает вести контроль над личным весом, а значит, здоровьем. Скажем, погрузнел гражданин, набрал лишние килограммы и ходит смурной, а другой, наоборот, расстраивается по причине худобы, тут я прихожу на помощь.
– Это каким же манером?
Макар Иванович хитро улыбается:
– Желающим сбросить излишний жирок убавляю вес, и клиент рад-радешенек. У кого ребра торчат, живот к спине прилип, ноги с руками словно палки, прибавляю килограммчики – пусть ходит счастливым.
– Ну чистый дипломат! Послом тебе за границей работать!
Весовщик качает головой:
– Образования маловато – лишь восемь классов, по этой причине в войну оставался лейтенантом.
И в который раз Гвоздилин рассказывает о службе в саперных войсках, взятии в плен немецкого генерала, установку на Шпрее понтонов, за что представили к ордену, но наградные документы затерялись. Макара Ивановича выслушивают и не верят ни единому его слову, считают, что врет как по писаному, на что старик обижается, покидает ровесников, не допив кружку пива. Стоит прийти домой, как Мария Петровна сразу чует запах, принимается ругать за дружбу с алкоголиками, предрекает мужу мученическую смерть…
Очередной рабочий день был похож на все прежние: Гвоздилин наскоро позавтракал, отвез весы на аллею, сел на раскладной стульчик, стал подсчитывать, сколько дней до аванса, когда женится старший внук, привычно поругивал свою Машу за скопидомничество. «Старческое это у нее, прежде подобный грех не водился. Видать, на похороны копит, взяла пример с других старух, кто с пенсии откладывает на погребение…» – всмотревшись в жаркое небо, подумал, что в такую, как ныне, духоту у людей на уме одно – поскорее искупаться, а не узнать свой вес.
Клиентов не было, и старик уронил голову на грудь, задышал спокойно, чуть подсвистывая во сне… Проснулся точно от толчка и увидел рядом старушку неопределенных лет, в черных очках. Макар Иванович прогнал сонливость, приосанился, встал возле весов:
– Прошу-с! Становитесь, мигом определим вес с точностью до грамма!
Пожилая женщина пропустила приглашение мимо ушей, вкрадчиво спросила:
– Не признал, Макарушка? Неужели годы так изменили? А я сразу узнала: спал, как в сорок пятом перед Победой на польской станции – забыла ее имя.
– Радзвихил, – напомнил Макар Иванович.
– Точно, – обрадовалась старушка. – Весна уморила, положил голову мне на плечо и уснул, точно дитя, радуясь, что не стреляют, не бомбят.
– Тая? – Макар Иванович всмотрелся в женщину, в ее выцветшие зрачки, усталые от частого крашения волосы, где у корней пробивалась седина.
– Я, кто же еще?
Макар Иванович проглотил подступивший к горлу комок:
– Крышу у той станции взрывом снесло, вокруг деревья обгорели, возле стрелки лежал убитый конь…
– Помнишь, а у меня память шалит, забываю, какую вчера передачу смотрела, чего на обед было. Сколько лет не виделись?
– Много, более полувека, – не стал уточнять Макар Иванович.
– Целую вечность, – согласилась Таисия. – Тебя первым домой отпустили, моя очередь пришла через пару месяцев, – не делая паузы спросила: – Сильно я постарела?
Не раздумывая, весовщик выпалил:
– Нисколечки! Ни капельки!
– Знаю, что давно не похожа на девчушку-санинструктора, какой была…