Услада душ, или Бахтияр-наме

Дакаики

Из всех наслаждений в удел ей достались надежды,Ей счастье дарили лишь взоры издалека.

Но она повторяла себе: «Настанет время, когда я смогу перекинуться словечком со светочем моих очей, когда я смогу вдохнуть аромат цветника его щек».

И вот в один прекрасный день падишах отправился на охоту, и в гареме не осталось никого из посторонних. Огонь любви разгорелся в сердце матери, и она на короткий миг привела мальчика в свои покои, обрадовала сердце ветерком общения с сыном, напоила дух свой вином свидания с ним. Однако об этом

прослышал хаджиб, и он сказал:

– Гарем падишаха неприкосновенен! Я должен сообщить падишаху, молчание было бы изменой.

Когда падишах вернулся с охоты, хаджиб доложил ему о том, что случилось. Сердце падишаха наполнилось гневом, грудь его стеснилась, и он воскликнул:

– Эта женщина упрятала меня в мешок своих хитростей и коварными уловками привезла из Рума своего любовника!

Забудь этих жалких созданий, что верности лишены.Сердца с утренним ветром по ветренности равны.

Потом он вошел в покои дочери кайсара со скорбным сердцем и раненой душой. На его челе проступили приметы тайного гнева, цвет лица изменила жестокая ревность. Жена догадалась, что шах разгневан, и сразу поняла, что ему передали о случившемся, увеличив все во сто крат.

– Что случилось с властелином? – спросила она. – Чем он недоволен?

– Я слышал, что сегодня ты предавалась любовным утехам с гулямом из Рума, что дарила ему нежные ласки, – вскричал падишах. – Не стыдно тебе отдаваться слуге? Предпочесть мне раба, купленного за деньги?

– Берегись таких мыслей, – отвечала дочь кайсара, – ведь помыслы царей настолько высоки, что их не должна омрачать пыль подозрений. Величайшее удовольствие власти заключается в приказах, повелениях и запретах, а бремя управления уравновешивается возможностью снести губительным мечом голову каждому, кому захочешь или на кого прогневаешься, избавив свои помыслы от лишних волнений. Если ты подозреваешь гуляма, то вели снять с него рубашку жизни через шею бытия. Если же ты считаешь виноватой меня, то прикажи все, что тебе заблагорассудится.

От этих слов пламя гнева падишаха улеглось, вихрь ярости затих. Он смотрел на красоту жены, и любовь не позволяла ему вырвать такую розу из цветника свидания, владыка любви запрещал ему срубить в саду кипарис, увенчанный луной, убить солнцеликую повелительницу, погубить цветок с такими прекрасными лепестками и ароматом. Злоба, которая полыхала у падишаха в душе, целиком устремилась против отрока, и он сказал:

– Возлюбленную не должны коснуться ни стрелы мести, ни исполнение приговора ярости.

Он вызвал хаджиба, дарующего гороскоп Мирриха, злосчастье Зохаля, похожего на голову и хвост созвездия Дракона. Он был кометой на небе наказания, несчастием миров возмездия. Падишах вручил того несравненного луноликого, то единственное чудо света, того птенца куропатки на лужайке гордыни, соловья изящества времени, тот побег в саду кайсара, цветок Дерева владычества в руки властелина ада и стража геены и приказал:

– Сегодня же вечером день его жизни должен обернуться ночью, а к утру его несчастную шею должна сдавить веревка!

Мечом позор с себя я смою.Так мне назначено судьбою.

Хаджиб привел любимца матери и собирался уже отрубить ему голову мечом возмездия, но тут из глаз хаджиба пролились слезы сожаления, среди туч гнева заблистало солнце

сочувствия! Божья милость взглянула в его суровое сердце, велела выпустить пеструю куропатку из клюва злобы и когтей ярости и приказала: «Расправь крылья жалости, не погружай нежную ветвь розы в зиму горестей, ибо ее дожидается машшате весны молниеносным ударом не губи с презрением нежный лепесток фиалки, ибо его нарисовал божественный ваятель.

Берегись, не считай беззащитным того, кто стоит одиноко:За спиной его, может быть, прячется сильная рать.

Сердце ценят не за то, что оно по форме напоминает еловую шишку или сосуд для вина, а за его сокровенные чувства; мускусом не пренебрегают, если даже он заключен в мешок дешевой ткани, – его любят за дороговизну и благоухание».

Всю ночь хаджиб читал книгу красоты мальчика, лицезрел на страницах его чела приметы благородства, любовался светом счастья, которое излучал его лик; видел знаки царственного достоинства, которые сверкали в его очах.

В твоих глазах приметы и знаки утешения.Любовь мне их открыла, прочли их очи сердца.

Хаджиб сказал ему:

– О дитя! Разве ты не знал, что гарем падишаха неприкосновенен? Это ведь не ад, где изменяют. Разве ты не знал, что с розой, ставшей шипом преступления, говорят только языком ножа и топора, а не словами ласки и внимания?

– Да будет тебе известно, – отвечал мальчик, – что я побег из царственного сада Рума, а не терновник из солончака измены и хулы. Гордыня не дает моей матери признаться шаху, что у нее есть большой сын со станом как у кипариса. Из-за моего происхождения, а ведь я воспитанник справедливости и память о Фархаде, она скрывала меня и причиняла страдания своему сердцу, чтобы падишах не огорчился и не почувствовал к ней отвращение. Она не ведала, что любовь и мускус сокрыть невозможно, что под закрытым сводом роза не простоит и несколько дней, что невеста может пребывать за занавесом всего лишь несколько часов. Можно долгое время сшивать иголкой желания шатры облаков из бесконечных хранилищ пара, этой милостыни за. отвагу, чтобы на один час вознестись высоко в небо, чтобы единый миг соперничать с солнцем. Но едва повеет северный ветер, эти шатры дрожат и распадаются. Моя мать притворялась, чтобы скрыть светоч любви, не ведая, что невозможно замазать солнце глиной. Как только она увидела меня, в ее сердце вспыхнула материнская любовь, от охватившей тоски и горя она прижала меня к груди. Как раз это и навлекло беду, ведь приказ падишаха означает гибель.

Когда хаджиб выслушал слова мальчика, в его сердце не пробудилась приязнь и сочувствие к нему; он дивился превратностям судьбы и страданиям, достающимся людям, ибо каждый человек, оказавшись в затруднительном положении, проигрывает в нардах скорби, а попав в обитель беды, хранит в душе скрытую боль. И хаджиб сказал себе: «Какие муки должна испытать мать! Какая боль таится в ее душе! Если сына уводят 0г матери прямо на казнь, какая скорбь должна быть у нее на сердце». Потом он решил: «Надо спрятать этого мальчика надежно и удобно, ибо грех повредить такую розу, сломать такую ветвь. Наверное, настанет время, когда раскроется тайна, когда сокровенное станет явным, и, если я погублю его, мне в «дел достанется вечное горе. Если же я сохраню ему жизнь, то получу несметные сокровища».