Усман Юсупов
Шрифт:
Юсупов разволновался: надо было вставить в выступление хоть два слова о Лягане. Как он не подумал об этом! И тут председательствующий назвал его имя. Он шел к трибуне, так и не решив: говорить или нет? И промолчал. Трудно сказать почему. Ведь в те дни, когда работал съезд, когда Юсупов говорил с трибуны, недалеко от Ферганы, в местечке Ляган, шла генеральная репетиция к Большому Ферганскому, народная стройка тридцатикилометрового канала из Шахимардансая в Исфайрамсай, кетменный восемнадцатидневный предшественник нарынской эпопеи.
Можно себе представить, как нетерпеливо, как мучительно
Большой Ферганский канал был для Узбекистана, для страны, в истории наших пятилеток не меньше, чем Магнитка, Днепрогэс, Кузнецк. Как и они, эти стройки-легенды, как дрейф «Челюскина», перелеты Чкалова и Гризодубовой, как зимовка папанинцев на льдине, Большой Ферганский — в общем ряду ярчайших проявлений набиравшего взлет социализма — сформировал лицо целого поколения, сам будучи классическим его детищем, стал своеобразным паролем эпохи, дав ей неповторимую окраску, ритм, вошел в историю государства как образец массового коммунистического отношения к труду.
«Я считаю одним из счастливейших воспоминании — мое пребывание на Ферганском канале. Там все было великолепно, как в эпоху завершенного коммунизма. И я так жалел, что я не музыкант, чтобы передать это все в звуках, что я не поэт, чтобы воспеть это дело. Конечно, лучше было бы работать как прозаику, но я не сделал этого, потому что думал, что нужно быть всем вместе — и поэтом, и прозаиком, и музыкантом — настолько это было великолепно и многокрасочно… Я здесь видел живую силу народа, сконцентрированную на моих глазах и показывающую, что будет делаться в дальнейшем».
Это говорил не восторженный юноша. Слова эти сказаны Петром Павленко в 1950 году после того, как он побывал на финской и Великой Отечественной войнах, после того, как увидел дымившуюся в пепелищах, разграбленную, растоптанную Европу. Да разве только он один как песню пронес в душе Большой Ферганский!
Странная, чудная вещь ретроспекция.
В какой-то растерянности думаешь о том, что всего-то этого, громкого и величавого, не знал тридцатидевятилетний секретарь ЦК КП(б) Узбекистана Юсупов. Для него, сидевшего в Большом Кремлевском дворце предвоенной Москвы, все это существовало пока в будущем. Этому еще предстояло свершиться.
Отчего же он был так упорен? Что руководило им? Почему так зло, методично отметал он любой довод против строительства?
…«Вот если взять такую проблему, в отношении которой почти пять лет спорили: можно ли что-нибудь получить с точки зрения улучшения орошения Папского района? В этом году результаты показали: канал, о котором пять лет шли споры, о котором говорили, что его без цемента, железа и бетона нельзя построить, сейчас в основном этот канал построен!»
Это выписка из неправленой стенограммы его февральского выступления на IV пленуме ЦК КП(б) Узбекистана, за месяц до съезда. Четырежды брал он тогда слово, возвращаясь всякий раз к одному и тому же: «Хватит тянуть волынку! Смотрите: в Папе ведь построили! Ляган накануне пуска. Течет, черт возьми, вода на колхозную плантацию! Чего же вы мямлите, уважаемые спецы, про хрестоматию ирригационного строительства? Вот хрестоматия:
…«Деды наши, отцы наши строили десятки, сотни лет без цемента, без железа. Надо последовать многовековому опыту!..»
Не правда ли, не очень убедительно сейчас звучит это: «деды строили»? Но мы-то, сегодняшние, точно знаем: канал протяженностью в триста с лишним километров, построенный в основном дедовскими методами, живет и трудится поныне. Да, странная, чудная штука это — ретроспекция.
Думал ли Усман Юсупов, что рискует? Ведь был риск — и немалый! — об этом говорили ему люди, отлично знавшие свое дело, позволившие себе сомневаться лишь по праву трезвого расчета, в силу сознаваемой ответственности. И ведь не беспочвенными были их сомнения. Просто вывести на ограниченную территорию сто пятьдесят тысяч живых душ, которым в течение полутора месяцев надо пить, есть, спать, — это ли не задачка? Не говоря обо всем остальном: изыскании трассы, проекта. Только это!
Он мог быть доволен: республику на съезде хвалили. Главным образом за прошлогодний хлопок, за рост урожайности на гектаре (а год был тяжелый, безводный. Первый фактически год, когда он стал отвечать за все).
Он с нетерпением ждал, когда А. А. Андреев, выступавший по вопросам сельского хозяйства, дойдет до раздела «технические культуры». Напрягся, сжав в пальцах карандаш, услышав: «А вот какие дела творятся по хлопку…»
Непривычная по нынешним представлениям фраза не резанула его, казалась естественной, как и остальным, сидящим в зале. Андреев перечислял районы Узбекистана, добившиеся наивысшего урожая. Назвал Избаскентский район, получивший по тридцать три центнера с гектара (Юсупов вспомнил, как тысячи ферганцев поднимались прошлым летом по тропинкам в горы с кетменями на плече — помочь вскрытию ледников, поддержать минимальный уровень в реках).
— Вы видите, товарищи, — звучал глухой, без интонаций голос Андреева. — как летят все пределы, все теории, все разговоры о плодородных и неплодородных землях под напором передовых колхозов и колхозников.
Прозвучали аплодисменты. Юсупов глянул из-за плеча: Сталин смотрел в его сторону, хлопал вместе со всеми. Ему стало жарко, радостно.
В докладе о пятилетием плане Узбекская ССР была названа основным производителем хлопка в стране. Звучали с трибуны волнующие слова:
— …Это уже успех не отдельных людей или групп работников. Это победа узбекского народа, который на деле показал, какие громадные силы таятся в наших колхозах.
Никого из делегатов XVIII съезда ВКП(б), и Юсупова в том числе, не удивила скромная цифра капиталовложений в сельское хозяйство на новую пятилетки — в сравнении с тем, что вкладывалось в промышленность. Ответ читался на свежеотпечатанных листах газет.
«Подробности контрреволюционного переворота в Мадриде».
«Вооруженная борьба на улицах Мадрида».