Уснуть и только
Шрифт:
Не проехала она и пятидесяти ярдов, как убедилась, что неподалеку есть еще кто-то. В утреннем прохладном воздухе разливались волшебные, изысканные звуки необычайно искусной игры на гитаре. Заинтригованная, Изабель направилась к месту, откуда доносилась музыка, и, к своему удивлению, увидела на поляне Веврэ и с ним незнакомого смуглого человечка, сидевшего, скрестив ноги, на земле, и перебиравшего гитарные струны смешными коротки ми пальцами.
– Доброе утро, – поздоровалась Изабель, и оба мужчины испуганно оглянулись.
Веврэ вскочил на ноги и ответил на ее приветствие, но другой едва взглянул на нее и продолжал играть. Изабель
Не в силах противиться притягательной силе музыки, Изабель спешилась и, тихонько подойдя поближе, восхищенно взирала на незнакомца. А он продолжал играть так увлеченно и вдохновенно, как будто здесь не было ни ее, ни Веврэ. Дворецкий перехватил ее удивленный взгляд, но ничего не сказал. Все трос молчали, и только сладостные, чарующие звуки продолжали разноситься в лесу.
К ним подошел Николас ле Мист, его ноги уже нетерпеливо отплясывали на месте.
– Ну-ка, молодой человек, – воскликнул он, – сыграйте нам что-нибудь повеселее, чтобы мы могли потанцевать.
Музыкант мгновенно заиграл самую веселую и жизнерадостную из всех мелодий, которые когда-либо доводилось слышать Изабель. Невозможно было устоять на месте, и вот уже она, смеясь, закружилась в паре с Николасом, позабыв и о своем возрасте и обо всем на свете.
– Кто это? – спросила запыхавшаяся Изабель, когда музыка смолкла.
– Да это же полоумный Колин.
– Кто-кто?
– Ну, младший брат нашего архиепископа. Его, правда, ото всех прячут, но это он.
– Какой же он полоумный, если так играет?
– Ага, вот это самое загадочное. Но кто может ответить на этот вопрос, кроме Господа Бога?
Изабель никогда не видела господина ле Миста таким серьезным и рассудительным. Она заинтересованно взглянула на него.
– Он действительно сумасшедший?
– Да нет, не всерьез. Просто он слегка не в себе: мальчик в теле мужчины. Он совершенно безобидный и очень добрый.
Изабель перевела взгляд на гитариста и увидела самую добрую и красивую улыбку, какую только можно себе представить, так и лучившуюся чистотой, простодушием и весельем. Женщина сознавала, что видит перед собой нечто исключительное, совершенно особенное, но подходящие слова никак не шли ей на ум. Сумев лишь благодарно и уважительно улыбнуться в ответ, Изабель сделала церемонный реверанс и, садясь в седло, позволила Николасу подержать стремя ее лошади. Возвращаясь в Бэйнденн, она слушала дивную музыку: пение жаворонка, присоединившего свой голос к гитаре Колина.
Глава четвертая
Нескончаемая упрямая зима 1333 года, наконец, кончилась. Настоящей весны так и не было, просто в один прекрасный день ледяные ветры и морозы сменились легкими бризами и теплом. Прекрасная Бивелхэмская долина расцвела и засверкала, как бриллиант в солнечных лучах. Синели армии ярких колокольчиков, гроздьями висели готовые лопнуть почки, склоны покрытых цветущими растениями холмов издали казались аметистовыми, розовыми, желтыми.
Теплая погода заставила покинуть дома всех тех, кто провел зиму, сидя у очага, прячась от сырости и сквозняков своих промерзших жилищ. Щуплый Роберт де Шарден, проворный и подвижный, как белка, легко взлетел в седло и направился
Исполнение этих многочисленных обязанностей требовало частых отлучек из дому и разъездов по графству.
Но сегодня Роберт, отъезжая от Шардена, думал не только о делах службы. Его волновал вопрос, почему у Маргарет так задрожали губы, когда он сказал, что будет отсутствовать целую неделю. Не ужели она догадалась, что в Баттле у него есть любовница, девятнадцатилетняя прелестная вдовушка, чей муж-солдат был убит в Шотландии? Если так, то его жена, должно быть, невыносимо терзается. Но нет, не может быть, ведь он был так осторожен, так скрытен. Ничто не заставило бы его причинить боль матери своих детей, но… он просто не в силах устоять перед звонким смехом, красивыми глазами и раскрытыми объятиями своей милой. С Николь де Ружмон – такой юной и такой страстной – он вновь чувствовал себя сильным и неутомимым, как тридцать лет назад.
Ход его мыслей заставил Роберта подумать о Пьере, и воспоминание о противоестественных склонностях младшего сына, как всегда, неприятно кольнуло его. Вдобавок его дружком оказался Джеймс де Молешаль, что еще больше усложняло ситуацию. В глубине души Роберт почувствовал облегчение, когда Пьер отправился в Лондон зализывать раны, что-то бормоча о необходимости самому прокладывать себе дорогу. Однако радости его не суждено было длиться долго – через неделю окольными путями (поскольку Джулиана теперь прекратила всякие отношения с обитателями Шардена) пришло известие, что и Джеймс уехал в Лондон. Очевидно, юнцы заранее обо всем сговорились и таким образом обвели вокруг пальца свои семьи. Роберт невольно пожалел, что своими руками не придушил Пьера в то утро, когда имел такую возможность.
В то время как обуреваемый столь мрачными мыслями Роберт ехал в Баттль, его жена, объявив, что у нее болит голова, заперлась у себя в спальне и, бросившись на кровать, зарыдала. Никогда еще не чувствовала она себя такой несчастной, как в последнюю неделю, с тех пор, как случайно обнаружила в кафтане своего мужа секретный карман, пришитый возле сердца, а в нем – надушенную маленькую перчатку.
Маргарет ни минуты не сомневалась, что перчатка принадлежит женщине – такой от нее исходил сильный и опьяняющий аромат дорогих восточных духов. Тщательно исследовав находку, Маргарет с отвращением швырнула ее в огонь и никому ничего не сказала.
Сейчас, в одиночестве лежа в своей спальне, она наконец решилась взглянуть правде в глаза. Ей было сорок семь лет, и вот уже почти год, как в ее организме произошли печальные перемены, означавшие переход к старости, кончились женские кровотечения, сменившись неприятными частыми приливами жара. Кроме того, Маргарет, всю жизнь мучавшаяся от сознания своего уродства, начала полнеть и теперь с ужасом следила за расползающимися линиями шеи и подбородка. Глядя в зеркало, она порой думала, что предпочтет умереть, чем видеть свое увядание. Но прежде чем умереть самой, Маргарет хотелось – о, хотелось больше всего на свете! – вытрясти душу из владелицы этой крошечной перчатки, а потом станцевать джигу на ее могиле.