Усобица триумвирата
Шрифт:
Если хотите продолжения работы, не забывайте оставлять отзывы! Пишу только активно читающиеся произведения!
Глава четырнадцатая. "На расстоянии"
Расчёсывая свои непокорные кудри самшитовым гребнем, Киликия смотрела в небольшое оконце. Во дворе Всеслав лично упражнялся с Глебом, тренируя того наносить ловкие удары мечом. Дрался полоцкий князь явно не хуже её мужа – это она могла заметить и оценить. Ей хотелось посетовать кому-нибудь, что этот так называемый Чародей вошёл в доверие к её первенцу и очаровал его небылицами и поддельно простым нравом, но поделиться этим было не
– Что, моя радость? Тебя тоже причесать? – смеясь, она провела по коротеньким волосикам ребёнка. Они были светлее её собственных, русые, в Святослава. Мальчонка загугукал, пытаясь поймать гребень. На неё больше походили средние сыновья, Роман и Давыд. Рома уже в свои шесть был чернобров и кудряв, как маленький дьяволёнок, так что только и успевали подстригать его лохматую шевелюру. А ещё он был таким же непоседой, как мать. – Лиза, заплети меня, - попросила Лика и села на скамью. Чем ещё занять себя, чтобы отвлечься и не думать о Всеславе? Он раздражал её и притягивал. Он говорил вещи, которые нравились ей, с которыми она была согласна, но не могла она поступать, как заблагорассудится! Хорошо ему – мужчине, что с ним станется? Кто его осудит? Виру заплатит в худшем случае. А для женщин в лучшем случае монастырь.
Когда причёска была готова, княгиня надела на неё повойник, а сверху покрылась расшитым византийским платком.
– Пойду, распоряжусь насчёт обеда, - сказала она и двинулась на выход. Мария поднялась:
– Давай я, княгинюшка!
– Не стоит, я сама, ты читай!
Её угнетало нахождение в четырёх стенах. Когда рядом был Святослав или только дети, то ничего страшного, время пролетало незаметно, весело, легко. Но теперь, когда она в Чернигове стала княгиней, положение обязывало вести себя подобно Гертруде в Киеве, окружать себя боярынями, чтобы уважить и заодно не упустить их настроений или важных сплетен. Впрочем, великая княгиня в Киеве вряд ли думает о подобном, женщины у неё в светлицах только рукодельничали да молились, прерываясь на обсуждение чадушек, хворей и церковных служб. А Киликия с детства была допущена отцом к его торговым делам, она училась подсчитывать, управляться с товаром и договариваться с покупателями, помогая братьям. Но с тех пор, как вышла замуж, ей это вовсе не пригодилось. Однако как бы ей хотелось заниматься чем-то, помогать и Святославу, а не праздно сидеть в тереме! Скука и томление духа. Скука, скука!
Брат написал ей, что дома всё хорошо, что у него родилась недавно дочь – третий ребёнок, что отец с самым старшим братом отправились в Каппадокию, закупиться на тамошних рынках. Закрывая глаза, Киликия представляла эти жаркие земли, где росли вечнозелёные деревья, каких здесь не бывает, где круглый год у всех были свежие персики, виноград, финики, где на подносах лежали россыпи миндаля и кунжута. Каменистые горы, пыльные дороги, неустанно катящиеся куда-то груженые телеги, плеск волн. И грело, опаляло солнце. Там от него хотелось укрыться, а тут тянуло ловить каждый момент тепла. Ей нужно было ответить брату, и она вошла в княжеские покои, где лежали письменные принадлежности. Ей встретился Алов, как раз прощавшийся с одним из бояр. Тот поклонился княгине и ушёл.
– Случилось что, княгиня? – озаботился воевода Святослава.
– Да нет, я письмо шла написать. – Посмотрев назад, в сторону выхода, Киликия произнесла: - Глебу
– Скагул за ним приглядывает, - заверил верный воин и, поняв что-то во взгляде женщины, развёл руками: - Но его компания не нравится тебе?
– Он… ведёт себя не так, как здесь принято. И я боюсь, как бы люди не стали судачить насчёт дружбы с язычником.
– Святослав Ярославич считает, что так лучше.
– Как?
– Водить дружбу с полочанином.
– Да, я знаю. Но мне неуютно с таким гостем. Может, я стала суеверной?
– Они завтра уезжают, княгиня.
– Правда? Добрая весть, - Киликия почувствовала, как свободно выдыхает. Всеслав уезжает! И его тёмная спутница, при которой он ведёт себя, будто не супруг ей, тоже. Нейола не нравилась Лике даже больше, чем Всеслав. Почти безмолвная, она смотрела на всех, испепеляя глазами, словно в воображении сжигала каждого. И вся свита их, от которой исходил псиный дух – странные люди! И вовсе уже не из-за отсутствия щетины на лицах. Какие-то не такие они были, как здешний народ. Их белоснежные улыбки напоминали оскалы, хоть и были красивы.
Написав письмо брату, Киликия запечатала его и отдала Алову, попросив отдать купцам, когда те двинутся в Киев. Ступив на лестницу, чтобы наконец пойти в кухни и распорядиться об обеде, княгиня встретила Альвхильд.
– Не видела тебя сегодня, где это ты с утра пропадаешь? – улыбнулась, вовсе не ругаясь Лика, но девушка вспыхнула, покрывшись краской стыда, и потупилась:
– Я… я… я гуляла…
– Что с тобой? Я вовсе не злюсь и не собираюсь тебя отчитывать, - Лика погладила её по плечу, показывая, что говорит искренне: - Я бы на твоём месте тоже предпочла гулять, а не сидеть с нами! Пока лето и такая чудесная погода, лучше наслаждаться ею!
– Да, княгиня, - поклонилась она и шмыгнула дальше. Посмотрев ей вслед, женщина пожала плечами и отправилась по своим делам.
На следующий день полочане действительно простились со всеми и, поблагодарив за кров и пищу, хорошей рысцой направились прямиком на север, в свои холодные, дремучие и болотистые земли, лежащие на середине пути к Новгороду. Киликия возрадовалась, но расслабиться ей удалось всего на несколько часов. Поздним вечером, сбившийся с ног Алов со старшими сыновьями, отроками и гридями пришёл к ней и сказал, что Альвхильд пропала и никто не знает, куда она подевалась.
Ростов
Святослав с Перенегом и небольшой дружиной добирался больше трёх недель до новой вотчины братанича. Почти две из них поднимались они по Днепру. В Смоленских землях не стал князь заглядывать к Вячеславу, чтобы не задерживаться. Потом волоком, по проторенному сквозь лес пути ехали они до Волги, а там, вниз по течению, сплавились к Ростову.
И вот, стоял он перед Ростиславом, единственным сыном своего старшего брата, покойного Владимира, и смотрел будто бы в знакомые глаза. Юноше исполнилось шестнадцать, но был он высок и широкоплеч, выглядел взрослее.
– Ну, здравствуй, Ростислав! – поклонился слегка Святослав. Племянник ответил ему незначительным кивком, какого не подобало отвешивать стрыю[1]. Поняв, что настроения тут далеко не мирные, и обида живёт в сердце лишенного Новгородского стола Ярославова внука, едва не скрипящего зубами в ущемлённой гордыне, черниговский князь посмотрел за его спину, где стояло трое: двое зрелых мужей, одного из которых Святослав знал, и почти безбородый ещё, как Ростислав, молодец. – Ну, здравствуй, Вышата, - поклонился князь знакомцу, сыну того самого Остромира, что написал претенциозное письмо Изяславу, будучи новгородским посадником.