Установление и Империя
Шрифт:
— Что? Как ты сказал?
— Он носит очки, уважаемый господин, очки престранного вида. Говорят, что они непрозрачны, и что он видит благодаря могущественному волшебству, которое далеко превосходит силы человеческие. Я также слышал, — и тут его голос стал тих и таинствен, — что увидеть его глаза — это значит увидеть смерть; что он убивает своим взглядом, уважаемый господин.
Глаза Маньифико перебегали с одного из наблюдавших за ним лиц на другое. Он вскрикнул — и голос его пронзительно задрожал:
— Это правда! Клянусь жизнью,
Бейта глубоко вздохнула.
— Похоже, что вы правы, капитан. Хотите ли вы улететь с нами?
— Что ж, рассмотрим ситуацию. Вы здесь ничего не должны? Барьер над ангаром открыт?
— Я могу улететь в любое время.
— Тогда летите. Мул, может быть, и не желает противодействовать Установлению, но он страшно рискует, допустив бегство Маньифико. Этим, вероятно, и объясняется в первую очередь шум и суета по поводу этого бедняги. Так что вас наверху могут поджидать корабли. Если вы исчезнете в космосе, некому будет предъявлять обвинение.
— Вы правы, — уныло согласился Торан.
— Однако у вас есть защитное поле, и ваш корабль, вероятно, более быстр, чем все, что у них имеется. Так что как только вы выйдете за атмосферу, сделайте на нейтрали виток в другое полушарие и там жмите вперед на полном ускорении.
— Да, — холодно произнесла Бейта, — а когда мы вернемся на Установление? Что тогда, капитан?
— Тогда вы окажетесь готовыми сотрудничать гражданами Калгана, разве не так? Ведь мне ничего иного не известно.
Все замолкли. Торан повернулся к пульту управления. Последовало едва заметное колебание.
…Лишь когда Торан оставил Калган позади, на расстоянии, достаточном для того, чтобы попробовать первый межзвездный прыжок, лицо капитана Притчера проявило признаки беспокойства — ибо ни один корабль Мула никоим образом не пытался помешать их отлету.
— Похоже, что он позволяет нам увезти Маньифико, — сказал Торан. — Не очень-то хорошо согласуется с вашим рассказом.
— Если только, — поправил капитан, — он не желает, чтобы мы его увезли, — что, в таком случае, не очень-то хорошо для Установления.
Первые новости ультраволнового вещания достигли корабля после заключительного прыжка, когда Установление оказалось уже на расстоянии нейтрального полета.
В них кратко сообщалось кое о чем интересном для беглецов. Утомленный голос диктора рассказал, будто некий военный диктатор — не названный по имени — предъявил Установлению ноту относительно насильственного похищения члена его двора. Диктор перешел к спортивным новостям.
Капитан Притчер сказал ледяным тоном:
— Он в конечном итоге опередил нас на шаг, — и, задумавшись, добавил: — Он готов столкнуться с Установлением, и он использует эту историю как повод для действий. Это осложняет наше дело.
Мы должны будем начать раньше, чем окажемся готовыми по-настоящему.
15. Психолог
Занятие, известное как «чистая наука», являлось наисвободнейшей формой
Таким образом, имелись свои причины и для того, чтобы жизнь Эблинга Миса — только лица, не знавшие его, добавляли звания к его имени — являла собой наисвободнейшую форму в фундаментальных науках Установления. В мире, где наука пользовалась уважением, он был Ученым — с большой буквы и без тени иронии. В нем нуждались, и он знал это.
И так уж получалось, что когда другие преклоняли колена, он отказывался и громко добавлял, что его предки в свое время не кланялись перед каждым вонючим мэром. И что во времена его предков мэров, во всяком случае, избирали, и могли вышвырнуть, и что единственные люди, наследующие по праву рождения, являются наследственными идиотами.
И еще так уж получилось, что когда Эблинг Мис решил позволить Индбуру оказать ему честь аудиенцией, то он не стал дожидаться, пока обычная строгая цепь начальников передаст его запрос наверх и благосклонный ответ вниз, а, накинув на плечи менее неказистый из двух своих официальных пиджаков, водрузив набекрень странную шляпу непонятной формы и закурив в довершение всего запрещенную сигару, он пробился между двух стражников, не обращая внимания на их растерянное блеяние, прямо во дворец мэра.
Первым признаком вторжения, обнаруженным его превосходительством, который пребывал в своем саду, явился постепенно приближающийся шум протестов и ответный рев, состоявший из нечленораздельных ругательств.
Индбур медленно отложил свою тяпку, медленно выпрямился и медленно нахмурился. Ибо Индбур позволял себе раз в сутки передышку в работе и в течение двух часов во второй половине дня, если только позволяла погода, он занимался своим садом. Там, в его саду, цветы росли квадратами и треугольниками, красный и желтый цвета сменяли друг друга в строгом порядке, с маленькими вторжениями фиолетового у вершин и зеленью, окаймлявшей целое прямыми линиями. Там, в его саду, никто не беспокоил Индбура — никто!
Индбур снял измазанные землей перчатки и подошел к небольшой калитке, служившей входом в сад.
Заданный им вопрос напрашивался сам собой:
— Что все это означает?
Именно такой вопрос и именно в такой формулировке испокон веков звучал в устах бесчисленного множества людей всякий раз, когда складывалась сходная ситуация. Впрочем, неизвестно, как часто в этот вопрос вкладывалось нечто большее, чем одно только желание подчеркнуть собственную значимость.
Но в настоящий момент ответ последовал вполне определенный, ибо за ограду вломилась туша Миса, с ревом потрясавшего кулаком в сторону тех, кто еще держал обрывки его плаща.