Устрицы под дождем
Шрифт:
– Неприлично хотеть увидеть шедевр?
– Давай не будем ссориться.
– Я все равно попаду туда!
Ангелина Петровна вздохнула.
– Хорошо. Я постараюсь что-нибудь придумать, надо узнать, кто организовывает прием.
– Ты – чудо!
– А ты – как маленький ребенок!
– Ты – самая лучшая! Я без тебя умру!
– По-моему, ты умрешь без Пикассо.
Циферблат часов тускло отсвечивал низкое пламя свечи на столе, аллигатор нежно поглаживал кожу. Аркашины волосы высохли, беспорядочными
– Ты – чудо! – прошептала Ангелина Петровна, сдувая с Аркашиного уха прядки волос.
– Я люблю тебя, – прошептал Аркаша и выпустил дым двумя аккуратными колечками. Они одновременно воспарили над столом, на мгновение переплелись так, как переплетаются кольца на свадебных автомобилях, и растворились в и без того насыщенном воздухе ночного московского ресторана.
23
Капля за каплей, в этой белой комнате с диваном в стиле хай-тек, в Марусю вливали не лекарство, как думала медсестра в реперскои шапочке, это были воспоминания.
Она и Ее Великая Первая Любовь едут к Марусиной бабушке. Это ее, Маруси, гениальное изобретение. Под названием: «Где срочно взять деньги в пятницу вечером? »
Приехать к бабушке. Со своей Великой Первой Любовью. Слегка пригладить ему волосы в лифте и настроиться не хихикать.
Бабушка рада неожиданной встрече, тем более что она только что слушала радио. Про наркоманов. И очень переживает по этому поводу.
– Ты не принимаешь наркотики? – Она пытливо заглядывает внучке в глаза.
– Да ты что, бабуль! – успокаивает Маруся, и только после этого бабуля обращает внимание на молодого человека.
– Познакомься. Мой жених, – объявляет Маруся. – Мы любим друг друга.
– Ах! – Старушка всплеснула руками, засуетилась около стола.
– Сегодня мы подали заявление в ЗАГС, – продолжала Маруся так же бодро.
Бабушке хотелось быть современной. Она не разлила чай на стол, не схватилась за сердце. Просто села на стул с радостной улыбкой. Улыбка не сошла с лица даже после того, как она почувствовала, что на стуле лежала открытая коробка с конфетами.
– Мать не знает? – только и спросила она.
– Не. – Маруся качнула головой и добавила многозначительно: – Только ты. Как всегда.
Как и ожидалось, провожая молодых, старушка открыла большой допотопный кошелек и достала все, что там было. Протянула Марусе.
Они расцеловались, и бабуля незаметно смахнула с глаза крошечную слезинку.
Около лифта Маруся покрутила перед носом у Великой Первой Любви двумя пятисотрублевыми бумажками.
Они еще долго не выходили из лифта, потому что целовались.
Она вообще не вспоминала его здесь. Хотя думать о том, что он бесится, ищет ее, было приятно.
Приятно, потому что, наверное, этого не было.
Сидит себе где-нибудь в боулинге, со своей тусовкой, и с девушками знакомится.
А где ему ее искать? Подружке ее позвонить он не может… Она все равно не знает… Хотя, может, и позвонил уже. И сидят они вместе. Ну и пусть сидят. В этих своих лоховских заведениях. И мечтают о том, как поедут в трехзвездочный отель в Турцию.
Да, матери он точно звонить не будет.
После того, как она позвонила его матери и кричала в трубку, что ее сын развращает ее дочь. Он тогда неделю с ней не разговаривал, якобы она малолетка и с ней дела лучше не иметь.
Потом ничего. Помирились. С ним. Не с матерью.
Потом он стал Ее Великой Первой Любовью.
Только уже к бабуле его водить было нельзя. В одну из пятниц, когда снова срочно нужны были деньги, Маруся приехала к ней в слезах, рассказала, что свадьба расстроилась, он ее бросил. А она беременна. Бабушка сама после двухчасовых причитаний и вопроса «Мать не знает? » предложила делать ей аборт. И деньги на аборт дала.
Они тогда до шести утра в ночном клубе гуляли и подружка ее любимая. С первого класса.
Как она ничего не почувствовала? Слишком доверяла? Или слишком любила? Их обоих.
А они потом любили друг друга уже без нее.
Она хотела умереть. Резала себе вены. Только почему-то не поперек, а вдоль руки. Тушила об себя бычки. И ненавидела. Их обоих.
Купалась в своей ненависти, как в ледяной купели после бани: сердце замирает, а ты думаешь: ну еще, еще чуть-чуть.
Она ее каждое утро встречала в школе.
Она перестала ходить в школу.
Ее отец (липовый, но она тогда этого не знала) все узнал или сам догадался.
Она плакала у него на плече. Рыдала, всхлипывала, причмокивала, кашляла, шмыгала носом. А он держал ее за руку. Аккуратно, чтобы не задеть свежие раны.
А потом он поехал к нему. К Ее Великой Первой Любви. Он хотел набить ему морду, он говорил с ним о ней, Марусе. Что отвечала Великая Первая Любовь? Папаша, я не люблю вашу дочку? Или: Отстаньте от меня с вашей Марусей?
Это было унизительно. Когда Маруся узнала об этом, она кричала от беспомощности. От того, что ничего невозможно вернуть.
– Как ты смел?! – Ее отец (не настоящий, поддельный) протягивал к ней руки, чтобы успокоить, но она захлебывалась в плаче, она кричала ему: – Как ты смел? Это унизительно! Почему ты меня не спросил? Я ненавижу тебя!
В тот день закончилась жизнь.
Чтобы началась другая, Марусе ничего не оставалось делать, как начать встречаться с его товарищем.
Обниматься с ним и целовать в губы, когда на горизонте показывался Ее Великая Первая Любовь и ее подружка. Любимая. С первого класса.