Утаенные страницы советской истории. Том 2
Шрифт:
На ум Сталину не могла не приходить и мысль о смерти, и он, посвятивший всю свою жизнь созданию «красной империи», географически во многом совпадавшей с империей Романовых, искал того, кто мог бы заменить его, продолжить дело «собирания земель». Эксперимент с Булганиным в качестве человека, который бы замещал вождя в Совете министров СССР на время его длительных отлучек из-за прогрессирующей слабости, фактически не удался.
Как вспоминал Павел Судоплатов, в то время ответственный работник Министерства госбезопасности, «Булганин всеми средствами старался избегать ответственности за принятие решений. Письма, требующие немедленной реакции, месяцами оставались без подписи. Весь секретариат Совета министров был в ужасе от такого стиля работы, особенно когда Сталин, уехав на Кавказ в отпуск, возложил исполнение обязанностей председателя Совета министров на Булганина. Берия лично обратился к Сталину с просьбой ускорить прохождение через Булганина документов по атомной бомбе, находившихся в секретариате Булганина. Сталин разрешил своим заместителям подписывать самые важные постановления в обход Булганина. Так в Совете министров возник прецедент создания бюро по различным направлениям работы правительства».
В начале 1950-х Сталин решил провести и другой эксперимент — он обязал руководителей ряда министерств и ведомств подготовить себе «дублеров» из более молодых работников. Начинание вызвало у министров недовольство и скрытое сопротивление. На практике выполнение рекомендации найти достойную замену привело к профанации хорошей задумки вождя. Ушлые «номенклатурщики» преднамеренно предлагали себе на замену заведомо недалеких подчиненных. Сталинский министр сельского хозяйства Иван Александрович Бенедиктов, как представляется, очень правильно заметил по этому поводу: «Пожалуй, главным просчетом Сталина и было то, что он не сумел, а может быть, не успел подготовить себе достойную смену».
Действительно, Сталину не хватило очень немного, чтобы «разобраться» с образовавшейся номенклатурной кастой, которая в конце 1980-х все-таки загубила Советскую державу, разменяв величие страны наличное благополучие, обретенное в ходе так называемой приватизации (общенародный скарб растащили сами «сторожа»).
На XIX съезде, на котором Сталин держал себя особняком по отношению к членам Политбюро, вождь дал понять собравшимся, что всех их ждут большие перемены. Об этом довольно подробно написал Константин Симонов, присутствовавший как на съезде, так и на организационном пленуме ЦК 16 октября 1952 года: «Главное в его речи сводилось к тому (если не текстуально, то по ходу мысли), что он стар, приближается время, когда другим придется продолжать делать то, что он делал, что обстановка в мире сложная и борьба с капиталистическим лагерем предстоит тяжелая и что самое опасное в этой борьбе дрогнуть, испугаться, отступить, капитулировать. Это и было самым главным, что он хотел не просто сказать, а внедрить в присутствующих, что, в свою очередь, было связано с темой собственной старости и возможного ухода из жизни. Говорилось все это жестко, а местами более чем жестко, почти свирепо. Может быть, в каких-то моментах его речи и были как составные части элементы игры и расчета, но за всем этим чувствовалась тревога истинная и не лишенная трагической подоплеки».
Далее Сталин, согласно Симонову, заявил, ссылаясь на свою старость, что «он не в состоянии исполнять все те обязанности, которые ему поручены». Он может продолжать исполнять обязанности председателя Совета министров и вести заседания Политбюро, но он больше не в состоянии вести еще и заседания Секретариата ЦК. Поэтому от этой обязанности он просит его освободить.
На пленуме эта просьба вызвала шок собравшейся высшей партийной номенклатуры. Первым опомнился Маленков, который вел заседание и своими жестами и выразительно воздетыми руками фактически сигнализировал членам ЦК: вождю надо отказать в его просьбе. И зал загудел: «Нет, просим остаться!», «Нет! Нельзя! Просим взять свою просьбу обратно!»
Сталин не стал настаивать на своей просьбе. В отставку он уходить еще не собирался. Ему надо было успеть создать аппаратные условия для замены себя преемниками в Совмине и Секретариате ЦК. Скорее всего, на съезде правитель осуществил лишь зондаж настроений своих сподвижников, дав понять о предстоящих тектонических подвижках в Кремле. Решающий шаг он, вероятно, намечал на весну 1953 года.
Изменения в настроениях и расположении правителя не могли не остаться незамеченными его ближайшим окружением. Для «четверки», как и для «старой гвардии» (Молотов, Микоян и т. п.), выдвижение Малышева, Первухина, Пономаренко, Сабурова на первый план означало их собственный отход на вторые роли в управлении страной и утрату надежд на вожделенный статус преемника.
На излете жизни Сталин (надо заметить, очень тяжелый по своему характеру и болезненно подозрительный человек) допустил ряд непростительных аппаратных ошибок, которые не позволили реализовать его намерения. Главная из них — изгнание группы «преторианцев». Личная безопасность правителя в конце 1940-х годов зависела от нескольких лиц. Это Власик, Поскребышев, Кузьмичев и Абакумов. Виктора Абакумова, министра госбезопасности СССР, арестовали в июле 1951 года. Генерал-лейтенант Николай Власик, в 1946-1952 годах начальник Главного управления охраны МГБ СССР, в 1952 году был переведен на должность заместителя начальника лагеря в Асбесте в Свердловской области, а спустя несколько месяцев арестован. Генерал-майора Сергея Кузьмичева, одного из руководителей Главного управления охраны МГБ СССР, в 1950 году отправили служить в Брянск и там арестовали. Александра Поскребышева, заведующего Особым сектором ЦК и личным секретариатом Сталина, тоже сняли с работы незадолго до смерти правителя.
Это были лично преданные вождю люди, хранившие ему верность, хотя и не без личных грехов. Но всех их Сталин позволил «четверке» (Маленков — Берия — Булганин — Хрущев), образно выражаясь, «затоптать». В довершение всего в середине февраля 1953-го как-то очень внезапно умер 50-летний генерал-майор госбезопасности Петр Косынкин, комендант Кремля, не жаловавшийся до этого на здоровье.
Вместо Абакумова, находившегося отнюдь не в дружественных отношениях с «четверкой», Маленков и Хрущев рекомендовали партийного работника Семена Денисовича Игнатьева. Он занимал должность заведующего отделом партийных, профсоюзных и комсомольских органов ЦК партии (его перевели в Москву в 1950 году из Ташкента, где он работал секретарем Среднеазиатского бюро ЦК и одновременно уполномоченным ЦК по Узбекистану). В 1951 году он стал главой МГБ, а на следующий год — после падения Власика — возглавил также Управление охраны, обеспечивающее личную безопасность Сталина.
Надо заметить, что для органов госбезопасности Игнатьев не был таким уж чужим, как это принято представлять. Свою служебную карьеру Семен Денисович начинал в 1921 году сотрудником военного отдела Всебухарской ЧК (Николай Александрович Булганин, к сведению, тоже начинал восхождение на олимп власти в органах госбезопасности: в 1918-1919 годах он был заместителем председателя Московско-Нижегородской железнодорожной ЧК, затем работал в Особом отделе ВЧК на Туркестанском фронте).
Вместо Поскребышева руководить личным секретариатом Сталина стал практически неизвестный вождю Владимир Малин, бывший первым секретарь Ленинградского горкома партии. Так постепенно «четверка» обкладывала вождя. Используя Игнатьева, Маленков и Хрущев привели в МГБ немало своих людей. Особенно преуспел Никита Сергеевич, который как секретарь ЦК мог влиять на назначения на номенклатурные должности в силовых ведомствах. Он продвинул на должности заместителей министра госбезопасности аж четырех своих знакомых: Ивана Серова, Василия Рясного, Сергея Савченко, которые работали вместе с Хрущевым на Украине, а также Алексея Епишева (до этого — первый секретарь Одесского обкома партии).
В 1952 году в опалу попал начальник лечебносанаторного управления Кремля профессор П. И. Егоров, 1 сентября его заменил начальник медицинско-санитарного отдела АХУ МГБ генерал-майор медицинской службы Крупинин. Арестовали и личного врача Сталина профессора В. Н. Виноградова.
Все это происходило на фоне прогрессирующего ухудшения не только здоровья Сталина, но и его отношений с другими кремлевскими «небожителями», для которых он стал после XIX съезда партии просто опасен. Большинство членов ЦК восприняли упреки в адрес Молотова и Микояна как незаслуженные. Даже высоко оценивающий вождя Бенедиктов признавал, что Сталин напрасно упрекнул Молотова и Микояна, которых многие прочили в его преемники, за то, что они не обладали достаточной твердостью и самостоятельностью: «Этот упрек, особенно в отношении В. М. Молотова, мне и сейчас кажется несправедливым».
Масла в огонь подливали указания Сталина организовать судебный процесс по делу врачей, якобы причастных к смерти ряда партийных руководителей (в том числе Щербакова и Жданова). Суд должен был быть сопряжен с раскрытием «сионистского заговора» в МГБ СССР. Но следствие шло медленно, реальных улик не было. Скрытое сопротивление намерению вождя оказывалось даже в центральном аппарате МГБ, где хорошо знали арестованного Абакумова и других незаслуженно пострадавших сотрудников, имевших большие заслуги в контрразведывательном обеспечении боевых действий в годы войны.