Утеха падали
Шрифт:
– Но сообразительный.
– Да. – Хейнс снова нахмурился. – Я не уверен насчет Ласки, но, по-моему, он слишком... слишком глубоко в это вовлечен. Он знал мисс Дрейтон и...
– Хорошо, – кивнул Барент. – Насчет Ласки у нас могут быть и другие планы. – Он посмотрел на агента долгим взглядом. – Ричард...
– Да, сэр?
Барент соединил кончики пальцев.
– Я давно хочу вас спросить, Ричард. До того, как мистер Колбен вступил в Клуб, вы уже несколько лет работали на него. Ведь так?
– Да, сэр.
Барент коснулся нижней губы сложенными домиком
– Вопрос, который я хочу задать, Ричард... Почему? Агент нахмурился: он не понял, о чем идет речь.
– Я имею в виду, – продолжал Барент, – зачем делать все эти вещи, о которых Чарлз вас просил?.. И теперь еще просит... Ведь у вас есть выбор.
Лицо Хейнса прояснилось. Он улыбнулся, демонстрируя идеальные зубы.
– Ну, наверно, мне нравится моя работа... Это все на сегодня, мистер Барент?
Барент с секунду внимательно смотрел на него, потом кивнул.
Через пять минут после того как Хейнс ушел он вызвал пилота по внутренней связи:
– Дональд, взлетайте. Я бы хотел полететь к себе на остров.
Глава 10
Чарлстон
Среда, 17 декабря 1980 г.
Сола разбудили голоса детей, игравших на улице, и несколько секунд он не мог сообразить, где он находится. Не в своей квартире, это точно. Он лежал на складной кровати под окном с желтыми занавесками. На секунду эти желтые занавески напомнили ему их дом в Лодзи, крики детей вызвали в памяти образы Стефы и Йозефа...
Нет, дети кричали слишком громко по-английски. Чарлстон. Натали Престон. Он вспомнил, как рассказывал ей вчера свою историю, и почувствовал смущение, словно эта молодая черная женщина видела его нагим. И зачем только он рассказал ей обо всем этом? После стольких лет... Почему?
– Доброе утро. – Натали заглянула в дверь с кухни. На ней был красный шерстяной балахон и узкие джинсы.
Сол сел в постели и потер глаза. Его рубашка и брюки, аккуратно сложенные, висели на боковой спинке дивана.
– Доброе утро.
– На завтрак яичница с ветчиной и тосты. Сойдет? – В комнате запахло свежемолотыми кофейными зернами.
– Великолепно, – сказал Сол, – только ветчина – это не мое.
Натали сжала руку в кулак и сделала вид, что лупит себя по лбу.
– Ну конечно, – воскликнула она. – По религиозным мотивам?
– Нет, из-за холестерина.
За завтраком они говорили о пустяках – о жизни в Нью-Йорке, об учебе в Сент-Луисе, о том, что это значило – вырасти на юге.
– Это трудно объяснить, – сказала Натали, – но почему-то жить здесь проще, чем на севере. Расизм тут еще жив, но... Я не уверена, что смогу правильно выразиться... Он меняется. Возможно, люди на юге так давно играют каждый свою роль, и в то же время им теперь приходится меняться... Может, поэтому они ведут себя более честно. На севере все принимает гораздо более грубые и подлые формы.
– Я не думал, что Сент-Луис – северный город, – улыбнулся Сол. Он доел тосты и теперь попивал кофе. Натали рассмеялась.
– Нет, конечно, но он и не южный город. Наверно, это просто нечто среднее. Я больше имела в виду Чикаго.
– Вы
– Я провела там часть лета. Папа устроил меня туда на работу через старого друга из «Чикаго Трибьюн». – Она замолчала, неподвижно глядя в чашку.
– Я понимаю, вам трудно, – тихо сказал Сол. – На время забываешься, потом случайно упоминаешь имя, и все наплывает снова...
Натали кивнула.
Сол посмотрел в окно на длинные листья низкорослой пальмы. Окно было приоткрыто, и сквозь сетку дул теплый ветерок. Трудно даже поверить, что сейчас середина декабря.
– Вы собираетесь стать учителем, но ваша первая любовь, похоже, – фотография.
Натали кивнула, встала и еще раз наполнила кофейные чашки.
– Мы заключили с папой нечто вроде соглашения, – сказала она, на сей раз заставив себя улыбнуться. – Он обещал помочь мне научиться фотографировать, если я соглашусь получить образование по какой-нибудь «настоящей профессии», как он это называл.
– Вы собираетесь преподавать?
– Возможно.
Она вновь улыбнулась, уже через силу, и Сол отметил про себя, что у нее прекрасные зубы, а улыбка делает лицо славным и застенчивым.
Сол помог ей вымыть и вытереть посуду, а потом они налили себе еще кофе и вышли на небольшое крыльцо. Машин на улице было мало, детские голоса смолкли. Сол вспомнил, что сегодня среда; детишки, наверное, ушли в школу. Они уселись в белые плетеные кресла, друг напротив друга; Натали накинула на плечи легкий свитер, а Сол был в своей удобной, хотя и немного помятой вельветовой спортивной куртке.
– Вы обещали рассказать вторую часть вашей истории, – напомнила Натали. Сол кивнул.
– А вам не показалось, что первая часть чересчур фантастична? – спросил он. – Что это бред сумасшедшего?
– Вы же психиатр. Вы не можете быть сумасшедшим.
Сол громко рассмеялся.
– О-о, я мог бы тут такого порассказать... Натали улыбнулась.
– Ладно, но это потом. Сначала вторую часть. Он помолчал, долго глядя на черную поверхность кофе.
– Итак, вам удалось убежать от этого негодяя оберста... – подсказала Натали.
На минуту Сол закрыл глаза, затем вздохнул и слегка откашлялся. Когда он заговорил, в его голосе почти не слышалось никаких эмоций, – лишь слабый намек на грусть.
Через некоторое время Натали тоже закрыла глаза, чтобы лучше представить себе те картины, которые воспроизводил ее гость своим тихим, проникновенным и чуточку печальным голосом.
– В ту зиму сорок второго еврею в Польше действительно некуда было податься. Я неделями бродил по лесам к северу и западу от Лодзи. В конце концов кровь из ноги перестала идти, но заражение казалось неизбежным Я обернул ногу мхом, обмотал ее тряпками и продолжал брести, спотыкаясь. След, оставленный пулей на боку и в правом бедре, пульсировал и кровоточил много дней, но в конце концов затянулся. Я воровал еду на фермах, держался подальше от дорог и старался не попадаться на глаза группам польских партизан, действовавшим в этих лесах. Партизаны пристрелили бы еврея так же охотно, как и немцы.