Утерянный рай

Лапин Александр Алексеевич

«Вот тебе и на… – думает Шурка. – Столько лет жили вместе».

Девчонки в этот разговор не встревают. Но мечтают о своем. Людке хочется стать юристом. Однако она понимает, что матери одной не потянуть ее высшего образования в большом городе. Значит, надо идти туда, где попроще. Может, в техникум.

У Галинки все по-другому. Выбор больше. Но ей кажется, что в ней живет художник. И даже не это главное. Там, в туманном будущем, встретится, обязательно встретится такой человек. Ну, положим, не принц на белом коне, но такой, с которым

вместе можно идти целую жизнь.

– Эх, сбудется, не сбудется! Что сбудется, забудется! – помешивая прутом раков, говорит Казаков. – Время нынче скучное. Тоска какая-то… Будто все остановилось. Одно слово. Развитой социализм, – он вздыхает и присаживается на корточки у огня.

Шурка возражает только из желания противоречить:

– Да брось ты на время валить. Время самое что ни на есть живое. Космос. Бомба. Куда ни кинь – революции кругом. Нам скучно, потому что мы в тихой заводи. А вот выберемся на дорогу. Большую дорогу…

– Хорош вам философствовать! Айда купаться, – бросает предложение Вовуля Озеров.

Они спускаются под обрыв, где их не видно с пригорка. Вода в реке кажется темной, нечистой. От нее тянет сырой прохладой.

Народ снимает плавки и трусы. Бросает их у самой воды. И с шумом, хохотом кидается в реку. Первым с разбегу, поджав под себя ноги бомбовозом, рушится Амантай. За ним дает пузяка Вовуля Озеров. Горохом сыплются остальные.

– В сома играем! – орет на всю реку от избытка чувств Вовуля. – Кто последний в воду нырнул, тот и сом с одним яйцом!

Но ночные купальщики не откликаются на его призыв. Догоняя и обгоняя друг друга, мчатся они в серебристых брызгах по лунной дорожке.

Дубравин отворачивает чуть в сторону и, стараясь развить максимальную скорость, плывет на середину. Он чувствует, как под напором его мелькающих рук вода становится упругой.

Но река все равно потихонечку сносит его. Тогда он перестает бороться с течением, переворачивается на спину. Взгляд его блуждает по темному небу. Он замечает, что между звездами мелькают серые тени. Это летучие мыши ловят мошкару над рекою.

Проходит несколько секунд, и ему уже чудится, будто он остался один, совсем один. Кажется, что река унесла его далеко-далеко от ребят, от костра.

Какой-то пещерный ужас заползает в его душу. В страхе он быстро переворачивается на живот и ищет глазами берег, друзей.

А они уже суетятся возле береговых камышей недалеко от пригорка, на котором приветливо трепещет алый язык пламени костра.

Дубравин плывет прямо к ним. И видит комическую сцену. Пацаны стоят по пояс в воде, но не выходят. Потому что нет их трусов. Они висят на дереве. Возле огня. Но там сидят девчонки.

– Люд! А Люд! – жалобно кричит из воды Андрей Франк. – Кинь трусы. Мы же замерзнем.

– А возьми! – озорно улыбаясь, отвечает Крылова.

Рядом, опустив голову, давясь от смеха, говорит Галинка:

– Вот они висят!

– Люда! Е-мое, отдай трусы! А то плохо будет тебе! – вступает в переговоры Амантай.

– Ой, плохо мне без тебя, миленький!

– Ну, погоди, зараза! – Толик Казаков срывает у берега разлапистый лопух, одной рукой прикрывается им и двигается на сушу. – Счас я тебе покажу…

Через мгновение Людка в притворном ужасе несется по берегу к воде. Следом, размахивая, как знаменем, трусами над головой, мчится Казаков…

От ведра с красными сварившимися раками валит густой пар. Все уже натанцевались дикарских плясок, набегались, напрыгались через огонь. И теперь мирно сидят в кружке, перекидываясь словом о том о сем.

Андрей достает из ведра огромного клешнятого рака. Пытается оторвать самое лакомое – хвост. Но обжигается и бросает его на траву. Обдувает пальцы. Ища сочувствия, смотрит в сторону Озеровой:

– Горячий!

Дубравин сидит чуть поодаль, поглядывает на девчонок. Ловит Людкин внимательный взгляд, который она изредка бросает на него. Галинка, наоборот, потупилась и старается в его сторону не смотреть.

Он понимает, что обе чего-то ждут от него, может быть, кивка – «Уйдем от костра вместе».

И… не двигается…

* * *

Где-то там, внизу, осталась вся путаница жизни.

А здесь – невыносимая запредельная радость. Блаженство свободного под облаками полета. Полное освобождение.

Над ним синева. И под ним синева. Океан. От горизонта до горизонта.

Из прозрачного хрустального воздуха внизу материализуются на воде белые паруса. Яхты.

Он летит над ними, соревнуясь с упругим ветром…

…Палуба под парусами полна народа. Это женщины. Тут и чернокожие, полностью обнаженные негритянки, и светловолосые синеокие девушки севера Европы, желтолицые китаянки в шароварах. Хрупкая, как стебель бамбука, тайская красавица в сари и короне из пальмовых листьев и цветов. Индианка с серьгой в носу и вишневой точкой на лбу. Раскосая эскимоска в легком меховом капюшоне. Элегантно пахнущая француженка в маленьком черном вечернем платье. Лощеная англичанка. Рыжая веснушчатая ирландка.

Господи, да кого тут только нет! И все они что-то хотят от него. Увлекают в сладострастную игру… Ему хочется, чтобы этот сон, это наслаждение было бесконечным. И вечным было это желание…

Дубравин вылез из палатки. В небе, словно прислушиваясь к тому, что делают люди, застыл багровый диск луны. Вокруг него сияющий мертвенный, синий, как от люминесцентной лампы, свет. Он заливает всю поляну. Шурке стыдно и радостно. Тело легкое и звенящее. А на душе скребет: «Оно как взбесилось. Хочет женщину. Любую. Это неправильно! А как правильно? Правильно – это когда любовь. А тут приходит ночь, и тебя будто поджаривают на медленном огне. Жгучее желание. И ничего с этим не поделаешь. Стыдно. Грязно. Человек выше этого! А все-таки какое наслаждение… Какая радость и какая тайна. Тайна мироздания…».